Марина Казанцева - Красный Кристалл

Ему казалось, что самое трудное позади — он прошёл Эльфийский Жребий. Теперь же не мог заснуть при одном воспоминании о Лембисторе, который со всем присущим ему коварством сделал задачу предельно сложной. Лён весьма смутно представлял, что будет представлять из себя его путь, но уже понимал, что лёгким он не будет. Недаром демон смылся прочь, наотрез отказавшись участвовать в мероприятии.

Хотя, с другой стороны, всё легче — не придётся терпеть возле себя эту скользкую, как гадюка, тварь. С самого начала, все те месяцы, что длился Жребий, Лён с тяжёлым сердцем представлял себе, как и далее путь его будет проходить в паре с этим проходимцем. Теперь же, когда первая злость прошла, он почувствовал облегчение оттого, что избавился от Лембистора. Так что, не о чем переживать — он уже на полпути к Пафу. Первая часть испытаний закончена, и что с того, что вторая не оказалась легче?

Лён перевернулся на бок, махнул рукой на гроздь светлячков, чтобы те потухли. В дубовой комнатке было уютно и приятно пахло, в маленькое круглое оконце заглядывали лунные лучи, хотя самой луны видно не было. На полу, застеленном простым полосатым половичком, лежал светлый лунный овал, пересечённый крестом. Кровать, на которой когда-то спал Долбер, была целиком вырезана из дерева — не то, что корзины, в которых спали младшие ребята. Травяной тюфяк слегка шуршал при движениях и издавал тонкий аромат болотных ирисов, шиповенных лепестков, мяты и шалфея. Подушка была наполнена таким же душистым сбором. Хотя это и не то, что в жилище Магируса, но воспоминания о лесной школе Фифендры никогда не выветрятся из памяти Лёна.

Когда-нибудь у него будет собственное жильё — когда он устанет от странствий и приключений и решит осесть на одном месте и заняться магическим ремеслом, как это делают другие волшебники. Но пройдёт немало лет до того времени, когда ему надоест мотаться по Селембрис.

В открытое окно задувал лёгкий ветерок, принося запахи ночного леса, слышались голоса птиц, шелест лиственного моря. Очарование Селембрис, нескончаемая радость, весна души…

Как всё-таки повезло ему, что он родился волшебником. Это редкий дар среди людей. Кто-то из его предков был магом. Кто-то в своих странствиях между миров забрёл на Землю, оставил там потомство и покинул этот мир, чтобы никогда не вернуться — только так сохраняют волшебники своих детей. Потомство магов непременно находит путь в волшебную страну, поскольку однажды в ком-то из потомков мага таинственный ген просыпается и сообщает своему владельцу удивительную власть. И тот должен сохранить этот дар, передать его своим потомкам с тем, чтобы никогда их более не видеть. Тяжелое бремя, которое несут дивоярцы, плата за могущество.

«Неужели и друзья магов подвержены этой неизбежности?» — думал Лён, не в состоянии заснуть от своих мыслей.

Ведь дядя Саша, который вовсе не был ему родным, тоже погиб. «Ты любил его», — сказала Брунгильда. Пафа он тоже любил, как брата. Возможно, его трагическая судьба есть следствие этой привязанности. Не потому ли и Гедрикс лишился и друга, и любимой? А если так, то судьба любого волшебника ужасна — он обречён на потери. Что остаётся: жить отшельником, как Магирус, или отсылать от себя учеников, как делает Фифендра? Как разрешают эту неразрешимую проблему дивоярцы?

«Расстался бы я со своим даром, чтобы сохранить родных? — мучительно думал Лён в своей бессоннице. — Не знаю, не знаю…»

Но, если есть средство оживлять умерших… Если Живой Кристалл может это делать… Один Кристалл — одну жизнь. О, если бы такое могло совершиться! Ведь он же знает, что бриллиантов, подобных тому, в котором обитала Гранитэль, не столь уж мало!

Одушевлённый кристалл есть Исполнение Желаний! Он всемогущ! Эльфийская принцесса, которую он знал под именем Пипихи — разве она не осталась на вершине Наганатчимы? Отчего же не попросить её об услуге? Ведь она неплохо относилась к Лёну, хотя причина этого ему неизвестна. Возможно, он просто был единственным человеком в её окружении, который был ей душевно близок.

Был Лазарь, который улизнул в Кристалл от худшей доли или просто по злобности характера. Был собиратель эльфийских камней Румистэль, который сделал это занятие своей работой — зачем ему это было нужно?

«Когда я сделаю своё дело, спасу Пафа, я буду искать эльфийские кристаллы, — решил Лён про себя, — Кто знает, может быть, однажды произойдёт то, о чём я боюсь мечтать. Возможно, смерть не бесповоротна. Если реально вернуть Пафа, отчего бы не вернуть и маму с Семёновым?»

Глава 2

Полёт, полёт! Над лесом, над горами, над зеркальными осколками озёр, над равнинами, долами, над серебряными дугами широких рек! Крохотные домики, сбегающие со склонов, ниточки дорог, красные крыши городских построек, словно просяные зёрнышки в песке! Так высоко Лён не летал ни разу — не было нужды. Теперь холодный ветер обжигает щёки, а из глубины небес сияет величественное и могучее светило. Давно же он не чувствовал такого единения с фантастической реальностью Селембрис — заботы затягивали, мучила печаль. Только что, садясь на своего крылатого коня, он чувствовал в душе стеснённость, предчувствия тревожили его, неизвестность угнетала, в ночной бессоннице кружилась голова, и вот Сияр сам понёсся ввысь, словно возмущался настроению хозяина, как малодушию. Широкие крылья, в размахе метров пять, словно вскипятили воздух, отчего прозрачные клубы заставили полечь траву, и вот из древних седых сосен, из тьмы лесной, из сырости болотной, из запахов нехоженого леса, из молодых дубов вознёсся дивный конь, как волшебное видение, как кристально-яркий сон. Широкими кругами он уходил в сияющее небо, и синий плащ всадника реял на ветру. Если кто видел это, то недолго любовался, потому что крылатый лунный конь скоро скрылся из виду, словно растворился в облаках. В какую сторону лежал путь дивоярца — неизвестно.

Мгновение назад внизу была картина наступающего утра, солнце выходило из-за горизонта, изгоняя тени с равнин и бросая блики на речные воды, как всё в одну секунду изменилось. Теперь Сияр летел вслед уходящему светилу, красный диск которого садился в длинные лиловые полосы вечерних облаков. Горел огнём закат, и островерхие леса казались строем тёмных копий. И речка убегала в горные ворота, как будто торопливо уносила прочь от чужих глаз несметную сокровищницу рубиновых, розовых, лиловых, фиолетовых самоцветов. За каменными столбами далеко простиралась лесистая равнина, она уходила к западу и беспросветно-черной полосой подхватывала отяжелевшее от дневных трудов солнце. Ни искорки, ни капли света в этом лесном царстве, как будто нет там ни жилья человеческого, ни самого духа людского — дикость и тишина.