Том Арден - Султан Луны и Звезд

И вот — последний виток ступеней.

Таль дико кричит. Жесточайшие спазмы сотрясают все его тело. Ноги у него подкашиваются, он опускается на пол, не сводя глаз с ослепительного столпа света. Пламя рвется ввысь из углубления в полу, из круга, обложенного камнями. Сила его безудержной ярости способна испугать кого угодно.

Принц вскрикивает, бросается к другу. Увы, поздно... Эбены встают между ними и крепко держат того и другого. Еще несколько мгновений — и они швырнут Новообращенного в Пламя, но не сейчас, не сейчас... Ритуал должен совершаться, как заведено. Сначала юноши обязаны встать на колени, затем — опуститься ниц. Между ними величаво встает султан. Затем он тоже падает ниц и обращает к пламени любовно-рабские воздыхания и стоны. Он умоляет огненное божество принять его, благословить его, простить ему совершенные грехи. Он страстно просит огненное божество принять его скромное приношение.

Эбены хватают Новообращенного и волокут вперед.

— Нет!!! — кричит он испуганно, умоляюще. Он вопит, пытается вырваться, выкручивается, лягается, а принц, онемев от ужаса, только молча смотрит на него. Теперь он уже ничего не может сделать для своего друга.

А через мгновение уже не только принц — никто на свете не в силах ему помочь.

Султан с опаской смотрит на испуганного сына. Рев Пламени становится невыносимо оглушительным. Огонь ревет и стонет, словно жестокий штормовой ветер.

Глава 2

ПРИЗРАК В САДУ

— Выпейте немного нектара. Ваше высочество, прошу вас.

С печальной улыбкой рабыня поднесла принцу лекарство, но он к ней даже головы не повернул. С того мгновения, как он, обуреваемый тоской, вбежал в свои покои, ничто, похоже, не было способно развеять его горе. Он рыдал и рыдал, уткнувшись в шелковые подушки, и содрогались его острые плечи под роскошными, украшенными богатой вышивкой одеяниями.

— Ламми, уходи. Оставь меня.

Старуха-рабыня вздохнула. Было уже далеко за полночь. В нишах горели светильники. Их отсветы сверкнули в слезах, что застлали ее глаза. Нянька поспешно смахнула слезы заскорузлой рукой. Как она проклинала правила, которым была обязана повиноваться! Ведь еще одну луну назад она бы мигом бросилась к своему юному подопечному, и их слезы перемешались бы, и она крепко обняла бы его заботливыми морщинистыми руками. Но нет. Теперь, когда принц Деа стал Бесспорным Наследником престола, причастником Пламени, такое было непозволительно. К принцу более нельзя было прикасаться простой рабыне.

Это было жестоко, но мать-Мадана не смела противиться жестокости. Пятьдесят солнцеворотов она нянчила царственных детей и хорошо знала, чем грозит даже самое малое непослушание. Даже теперь, будучи наедине с принцем, она не могла рисковать. Не просто так эту резиденцию султана назвали Дворцом Шепотов. Стены здесь были испещрены потайными глазками, и только самые верные и преданные слуги могли надеяться на то, что доживут до конца своих дней. Жизнь матери-Маданы близилась к концу. Ей было не жаль себя, и все же была в ней гордость, через которую она не желала переступать. На глазах у старой рабыни казнили многих, слишком многих ее друзей. А она твердо решила умереть в собственной постели.

Держа в руке кубок с нектаром, мать-Мадана ушла в другой конец покоев. Ночь выдалась жаркая. Высокие резные двери, ведущие на террасу, были распахнуты настежь, и ветер, долетавший сюда из цветущих садов, шевелил легкие занавеси и плетеные украшения. На краткое, сладкое мгновение старуха восхитилась благоуханием воздуха. Как часто она со своими юными воспитанниками беззаботно гуляла по высоким и широким террасам... А потом они отправлялись в роскошные висячие сады, устроенные на крыше.

За свою долгую жизнь мать-Мадана познала много печали, но все же не столько, сколько могла бы изведать. Проданная в рабство маленькой девочкой, она, конечно, горевала об утраченной свободе, но потом поняла, что в этом, пожалуй, скрыта благодать. Ее отец был бедняком, и кроме нее у него были старшая дочь и сын, и он ни за что не смог бы дать ей таких благ. Ее старшая сестра вышла замуж за хозяина богатого караван-сарая — кое-кто поговаривал, что этот караван-сарай самый лучший на побережье Дорва. Что сталось с ее братом — этого она не знала. Она, правда, слышала — и надеялась, что все так и есть, — что он стал большим человеком и занимает важный пост при дворе калифа Куатани.

Мать-Мадана не завидовала своим удачливым брату и сестре — ведь она, если на то пошло, была некрасива, и вряд ли бы на нее обратили внимание мужчины. Что ж, и в этом тоже была своего рода благодать. Хорошеньких рабынь ждала такая участь, которой мать-Мадана избежала и была рада тому. И когда ее приставили к дворцовой детской, мать-Мадана поначалу просто обрадовалась, а потом работа стала приносить ей несказанное счастье.

О нет, ее жизнь была благодатна — для рабыни. Не проходило дня, чтобы она не преисполнялась благодарности за то, что ее жизнь сложилась именно так, и все же она знала, что из этой-то благодати и вызрели семена ее нынешней печали. Как же она была глупа, что позволила себе так нежно полюбить своего юного подопечного! Но что она могла поделать? Деа был единственным сыном султана. Он рос болезненным и впечатлительным мальчиком. И пусть за время последнего солнцеворота он приблизился к совершеннолетию, ему все же недоставало силы и крепости, которые украшают истинного мужчину. Порой казалось, что ему никогда не обрести ни силы, ни крепости. Стараясь не расплакаться вновь, мать-Мадана стала вспоминать о тех временах, когда она целовала маленького принца, разглаживала его наморщенный лобик, ласкала его темные волосы. Теперь ей уже никогда не было суждено коснуться губами даже края его одежд. После того как принц женится, он должен будет перебраться в другие покои в дальнем крыле дворца. Мадана понимала, что даже если ей суждено будет когда-либо увидеть своего воспитанника, он не заметит ее, как будто ее и нет вовсе. Его сделают совсем другим, чужим, далеким.

Мать-Мадана поежилась. Такое ей случалось переживать и прежде, но на этот раз она страдала намного тяжелее. Неужели это естественно, неужели справедливо, чтобы мальчик так скоро стал Бесспорным Наследником? И простым ли совпадением стало то, что Таль, его самый близкий друг, был принесен в жертву Пламени?

Старуха глубоко вздохнула, постаралась успокоиться. Она вдыхала давно знакомые сладкие ароматы цветущих садов — запахи жасмина и корня Джавандры, ночных нарциссов и душистых фиалок. Но самым тонким был запах спор лунной нектарины. Ах, но этот дивный аромат струился от кубка, который мать-Мадана держала в руке. Говорили, что сок лунной нектарины, подмешанный к питью, будто бы излечивал от сердечных напастей. Мать-Мадана запрокинула голову и отпила немного нектара. Лучистое тепло разлилось по ее телу.