Мишель Харрисон - 13 сокровищ

— Неправда.

— Нет, правда! Она тоже не хочет, чтобы я жила там, и ты это знаешь! Разве она хоть раз приглашала меня к себе по доброй воле?

Мать хранила молчание. Таня поджала губы.

— Что, нет? Вот именно!

— Хватит! Ты сама виновата. Вспомни, что ты вытворяла прошлой ночью… и все последние месяцы. — Тон матери смягчился. — Мне нужна передышка. Думаю, нам обеим она нужна. В конце концов, речь идет всего о паре недель. По-моему, это справедливо… и я даже позволила тебе взять с собой Оберона. А потом, когда вернешься, у нас состоится серьезный разговор.

Таня молчала, пытаясь проглотить ком в горле. Мать вставила в CD-плеер автомобиля диск — это означало, что разговор окончен.

Жалобный вой вырвался из глотки слегка страдающего избыточным весом добермана, втиснутого между Таней и большой сумкой с вещами. Она положила руку на затылок пса и, успокаивая, принялась почесывать за шелковистыми ушами, уныло глядя в окно. Сколько бы она ни протестовала, толку никакого. Ей придется жить с бабушкой столько, сколько захочет мать.

Так они и ехали. На переднем сиденье мать смотрела прямо перед собой, на дорогу. На заднем сиденье Таня буравила взглядом затылок матери.

— Вот мы и на месте.

Таня посмотрела, куда указывала мать, но увидела лишь плотные ряды деревьев и кустов.

— Тут все заросло сильнее, чем обычно.

— Тут всегда все зарастает! — сердито сказала Таня. — Еще чуть-чуть, и мы вообще проехали бы мимо.

За деревьями невозможно было разглядеть, куда ведет узкая дорога и где она кончается. Ветки царапали бока машины, вокруг летали раздраженные появлением чужаков фэйри. Один опустился на окно рядом с Таней и с любопытством уставился на нее. Он оставался там около минуты, все время ковыряя в носу грязным пальцем. К ее облегчению, это занятие вскоре ему надоело и он вернулся на дерево. Она вздохнула: без сомнения, впереди у нее много таких встреч. Каким-то образом фэйри всегда узнавали, что она может их видеть, и слетались к ней, сколько бы она ни притворялась, что понятия не имеет об их существовании.

Дорога все тянулась, изгибаясь, точно лабиринт, из которого никогда не выбраться. В конце концов деревья стали реже, и за последним поворотом налево машина остановилась перед большими коваными воротами, запертыми на висячий замок. По их ажурному каркасу тянулись искусно выкованные слова: «Поместье Элвесден». На каменных столбах скалили зубы горгульи. Мать Тани пару раз призывно посигналила, бросив раздраженный взгляд на часы на приборной панели машины.

— Почему, интересно, ворота все еще не открыты? Мы же предупреждали, что приедем часов в десять.

Она снова сердито просигналила.

Несколько минут ничего не происходило. Таня старательно отводила взгляд от горгулий. Поверх высокой стены можно было разглядеть лишь крышу дома.

— Можно выйти наружу и размять ноги, — сказала мать, открыла дверцу и выбралась из машины.

Таня с радостью последовала за ней: в машине было жарко и тесно. Оберон забегал среди деревьев, принюхиваясь, фыркая, помечая новую территорию.

— Какой чудный, свежий воздух! Подожди, ты будешь еще радоваться, что оказалась здесь.

Таня бросила на мать злой взгляд и оглянулась по сторонам. В отдалении послышался звон колоколов, и она вспомнила, что здесь есть маленькая церковь. Если не считать ее, дом стоял в гордом одиночестве, и хотя дорога от города заняла чуть больше двух часов, казалось, что они в совершенно безлюдном месте, полностью изолированном от всего остального мира. Прикрыв глаза от солнца, Таня посмотрела вдаль. К ним быстро приближалась темная фигура.

— Уорик, — с облегчением сказала мать.

Таня опустила взгляд и поддала ногой камешек. Она не испытывала особого расположения к смотрителю поместья. Когда мать была ребенком и жила здесь, эту роль выполнял отец Уорика, Амос. Потом Амос состарился, отошел от дел и должность перешла к его сыну. Они оба жили в поместье с бабушкой Тани, Флоренс, и сыном Уорика, Фабианом, которого Танина мать называла «противным маленьким нахалом». И хотя некоторая доля истины в этом была, Таня не могла, даже против воли, не сочувствовать Фабиану. Его мать умерла, когда ему было пять лет, а отец уделял мальчику очень мало внимания. Неудивительно, что он рос таким несносным.

Уорик подошел к ним. Он был в длинном пальто, слишком теплом для такой погоды, и грязных молескиновых штанах, заправленных в такие же грязные сапоги. Всклокоченные темные волосы, пересыпанные сединой, были небрежно связаны сзади, кожа смуглая, грубая — как у человека, много времени проводящего на воздухе. Вместо приветствия он лишь кивнул с угрюмым видом, прошагал мимо, отпер ворота и сделал им знак вернуться в машину. Таня с неприязнью заметила, что на спине у него пристегнуто духовое ружье. Ворота со скрипом отворились; Уорик отошел в сторону, пропуская машину.

Как всегда, при виде дома глаза Тани широко распахнулись. Без сомнения, когда его только построили, а было это в конце восемнадцатого столетия, он выглядел впечатляюще. В нем было около двадцати спален — не считая комнат для слуг — и почти столько же гостиных и кабинетов, когда-то богато отделанных. Если бы особняк поддерживали в хорошем состоянии, он до сих пор выглядел бы очень эффектно.

Увы. Потрескавшиеся стены, словно саван из листьев, покрывал толстый плющ, с каждым годом разрастающийся все шире и даже проникающий в окна. Большинство комнат сейчас были либо заперты, либо находились в полном упадке; окружающие дом обширные земельные угодья одичали. Двор перед домом зарос сорняками; немного облагораживали зрелище несколько деревьев и неработающий фонтан. Таня никогда не видела в нем воды.

Припарковавшись, они вылезли из машины и остановились, дожидаясь Уорика. Он тяжелым шагом пересек двор, поднялся по ступеням к большой двери и провел их внутрь. Оберон остался снаружи, улегся в тени дома, тяжело дыша.

В прихожей пахло всегда одинаково — сыростью, плесенью и лишь чуть-чуть духами Флоренс. Двери, выходящие в коридор, были заперты; это Таня знала по прошлому опыту. Сейчас в доме использовалось всего несколько комнат. Прихожая переходила в фойе, где было еще несколько дверей и выход на главную лестницу; поднявшись по ней, можно было попасть на маленькую площадку, а оттуда — в уходящий в обе стороны коридор первого этажа. На второй этаж, где когда-то располагались помещения для слуг, почти никто не заглядывал — если не считать Амоса, который там жил. Таня помнила, что однажды осмелилась туда подняться и тут же с визгом бросилась обратно вслед за Фабианом, который сделал вид, будто увидел призрак.