Наталья Авербух - Последний из Рода

Перед глазами все померкло, а когда зрение вернулось, я стояла возле гамака моей Эйш-тан.

— Как была дурой, так и осталась, — холодно улыбнулась Великая. — Вот, смотри…

Я вгляделась в нить, которую она мне протянула и склонилась в глубоком поклоне.

— Простите. Я ищу Сегока, не знаете такого? Он — родственник моего мужа… — Я выдержала паузу и решила уточнить: — Погибшего мужа. У мужа не было других родных, кроме него…

— Сегока? — стражник нахмурился вновь, между бровей пролегла глубокая морщинка. — Нет, не знаю… Простите. Вам нужно заплатить за вход и пройти до таверны «Серебряное Копытце». Там спросите, да и переночевать вам где-то надо… Солнце садится.

— У меня нет денег, — призналась я. Вот так всегда — даже перед Княгиней говорю, что думаю, не откладывая в долгий ящик. Чего уж перед человеком изворачиваться?

— Как же вы так? — покачал головой он. Очередь нервничала. Стоявший за мной мужчина ругался, что нечего побродяжку в приличный город пускать. Это я-то побродяжка?! Стражник глянул на хама так, что понятно стало, кого и куда нельзя пускать, а потом вновь обратился ко мне: — Что ж делать-то? Не должен я вас пускать. Давайте-ка так… Вы со мной постойте, пока я не сменюсь, а потом пойдем, я вас накормлю и помогу вашего родственника найти. — Он замялся и вдруг покраснел. — Вы только не подумайте чего такого… Я просто… Не дело это, по такому холоду на улице спать, тем более такой молоденькой девушке, как вы.

С тихим звоном упала на дно ящика медная монетка, которую он достал из кармана. Улыбнувшись, он подмигнул мне.

— Во всем должен быть порядок.

Покормит… на холоде… Я хотела возразить — зачем мне, баньши, человеческая еда и тепло? Налетел ветер. Холодно. Похожий холод отозвался где-то внутри меня… Лицу стало непривычно горячо, а мне неловко и стыдно, когда поняла: это не холод, это пустота в желудке. Я голодна. Я мерзну. Я человек.

— Спасибо, — прошептала я и чихнула. Мне очень холодно. И очень хочется есть. — Простите… а вы скоро сменитесь?

— Замерзла? — понимающе спросил он, принимая у грубияна монетку и кивком разрешая ему пройти. Потом оценивающе глянул на меня и в который раз покачал головой. — Напарник мой скоро вернуться должен. Ты уж подожди немного. Не могу я пост оставить, а одну тебя отпускать не хочу.

Помедлив, он бросил очередную монетку в ящик, а потом вдруг начал расстегивать тугие петли на форме, шипя и ругаясь на не поддающиеся его замерзшим пальцам костяные пуговицы.

— Вот, держи, — он накинул нагретую, пахнущую табаком куртку мне на плечи, закутывая меня, словно ребенка. Сам зябко поежился, но тут же, заметив мое невольное движение, твердо произнес: — И не спорь. Нечего тут из себя строить. Вон, синяя вся…

Хотелось сказать, что и он не лучше, но вместо этого вырвалось неожиданно тихое и беспомощное:

— Спасибо…

Под курткой стало тепло. Вот странно — стражник сам замерз, дальше некуда. Не человек — воплощение холода. А куртка теплая, согретая живым теплом. Мелочь, чепуха, но непонятно. Сам холодный, куртка теплая. Почему? Люди очень странные существа, и в большом, и в малом. Но разве для них не загадка мы, Старшие?

Те из смертных, которые проходили мимо меня в город, поглядывали с недоумением, будто мне не место здесь, на воротах. А потом косились на человека в одной рубашке.

Что не так?

Перед глазами закачалась в своем гамаке Ткачиха. Нет, она не вызвала меня к себе, просто вспомнилась.

Для меня все было ясно. Он — последний из Рода, человек, благодаря которому я живу. Я нашла его — неправдоподобно быстро нашла! — и теперь должна позаботиться о своем человеке. Продлить его Род. Да не предложи он мне помощь, сама бы ходила за ним по пятам, выслеживая днем и ночью! Остаться с ним — моя цель на всю жизнь. Всю его жизнь. Нашу. Пока — нашу. Потом придет черед его детей и внуков.

Ради этого я готова мерзнуть, готова голодать, готова терпеть лишения и болезни.

Я снова чихнула.

Готова-то готова, но не хочется. Не заболеть бы… на что моему человеку больная баньши?

На что. Почему, скажите мне, этот человек вдруг проявляет такую заботу? «Вы только не подумайте чего такого»… Чего? Память о судьбах женщин из Рода представила множество вариантов. Я согласилась на помощь, не раздумывая. Слишком он был мне нужен. Слишком мне было холодно и… одиноко?

Но почему он решил помочь?

И как мне теперь себя вести?

Наверное, честная женщина отдала бы куртку и ушла бы… прочь от ворот, потому что не платила сама за вход. Я закуталась потеплее и снова чихнула. Где его напарник?!

— Марек, фейкино семя, ты где шлялся? — раздраженно рявкнул у меня над ухом мой человек. Одутловатый мужчина, одетый не в пример теплее, подошел к нам. От него пахло хмелем, а серые глаза были мутными, словно грязные зеркала.

— А это кто? — спросил он недовольно, косясь на меня.

— Сестра моя, — ответил мой защитник. — Мне идти надо бы… Полчаса осталось. Достоишь один?

Тот фыркнул, дескать, знаем таких сестер, но кивнул…

— Идем, — поманил меня человек. — И, забыл спросить, как зовут-то тебя, горемыка?

— Нара… — от холода зуб на зуб не попадал.

Он улыбнулся. Тепло и по-доброму.

— А я — Тиан. Тиан Ничейный.

— Ничейный… — повторила я. — Что же так?

Опять брякнула. Как меня Княгиня терпит?

Он не ответил. Засунул руки в карманы и пошел быстрее…

Что я не так сказала?

Я побежала за ним. Ветер, проклятый ветер как нарочно дул в лицо, забиваясь в горло. Человек шел слишком быстро, а я никогда в жизни не бегала. Как-то не приходилось мне, баньши это не надо…

— Тиан! — позвала я, когда поняла — все. Не могу. На таком ветру даже стоять нельзя, не то чтобы бежать наперекор ему. — Тиан, подожди!

— Что? — резко спросил он тем же тоном, что кричал: «Следующий!»

— Тиан, — закашлялась я. — Прости… забери свою куртку.

Я стянула куртку. Больше всего мне хотелось лечь и умереть. Прямо сейчас. Я обидела его. Последнего из Рода. Он повернулся ко мне спиной. Он уходил. Он сердился на меня. Если б он не был Последним — что мне за дело до чувств человека? Но теперь его жизнь и моя — одно.

Он был одинок, потому что я не знала о его существовании. Потому что я не исполнила долг. Теперь я же попрекала его своей ошибкой. Небрежностью, неаккуратностью, глупостью. Своей — не его.

Как была дурой, так и осталась. Правильно Эйш-тан говорила.

— Забери, — попросила я. — Прости. Я уйду.

Желудок громогласно заурчал. Стихии! Я и не думала, что могу издавать такие звуки. Потом появился кашель. От холода саднило горло. Меня пробирала дрожь. Сложно было удержаться от того, чтобы не натянуть куртку обратно на себя. Если бы я разгневала свою Эйш-тан, как бы поступила?