Чёрный фимиам (СИ) - Леха

Эша смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, переводя взгляд с одного лица на другое.

– И что, нашли девку? – спросил Сингур.

– Нашли, – горько вздохнул в ответ балаганщик. – Только тогда уже дней семь минуло. Натерпелась она. Потом родами померла. Чего ей было-то – пятнадцать всего…

– Не повезло, – кивнул собеседник. – Жалко.

– Верные слуги, ну… мечники храмовые, – уточнил Пэйт, видя непонимание в глазах собеседника, – разбойникам тем головы посекли, но дело-то уж сделано было…

Тут он в сердцах бросил ложку в плоское кривоватое блюдо:

– Тьфу, дуры! Разбередили! Теперь и есть неохота!

Старик пихнул тарелку в руки виноватой Алессе и ушёл в кибитку.

…В Фетги балаган провёл несколько дней, за которые Эгда успела нагадать горсть медяшек, а близняшки – собрать монеток за кукольные представления. По вечерам показывали похабную сказку, как капризная дочь торговца выбирала жениха. Эша краснела до корней волос и пряталась в возке. Эгда посмеивалась. И когда балаган Пэйта потянулся из города на дорогу, Эше, похоже, стало намного легче.

Вельды сперва не знали, как разговаривать с немой девкой. Пэйт обычно наклонялся к вальтарийке и говорил нарочито громко. Сингур, увидевший это, сказал спокойно:

– Что ты орёшь? Она немая, а не глухая.

– Как же вы разговариваете? – почесал балаганщик плешивый затылок, спрятанный под витками палантина. – Ну ты-то – понятно, а она?

За эти дни старик ни разу не видел, как «говорит» немая. Та лишь молчаливо, без пререканий, выполняла приказания брата. Сингур говорил: «Просыпайся», и она тут же вставала, спешила умыться. Он спрашивал: «Голодная?» Девушка кивала. Велел: «Иди в тенёк». Она шла. Будто не имела своей воли.

А брат отчего-то каждый вечер чутко прислушивался к её дыханию. Требовательно клал руки на плечи девушки и приказывал:

– Дыши.

Она прилежно делала несколько спокойных вдохов и выдохов, после чего Сингур возвращался к своим делам.

Хлоя, язык у которой был длиннее обеих кос, как-то не выдержала, спросила:

– Сестра твоя хворает, что ли?

– Да, – сказал Сингур. – Жаба у неё грудная. Душит.

Близняшки переглянулись. Алесса сказала с жалостью:

– Бедная… Жабу только колдун, говорят, вытащить может. Поди, ночью с открытым ртом спала? Вот она и влезла, а потом в груди засела и присосалась…

– Наверное, – ответил Сингур. – У неё это с детства. То будто на поправку идёт, а то задыхается ни с того ни с сего, аж синеет.

Эгда покачала головой и погладила съёжившуюся на телеге Эшу по плечу. Та отводила глаза. Вельдинке показалось: девушке больно слушать, как судачат о её болезни, а брат то ли не обращал на это внимания, то ли, скорее всего, не понимал.

– Я показывал её лекарю в Лефоссе. Хорошему лекарю. Он сказал, исцеления от такого нет. Можно лишь облегчение дать, если кровь пускать время от времени. Хотел я этому умнику самому кровь пустить, но пожалел, подумал, вдруг и впрямь кого вылечит.

Пэйт же обратил внимание, что, когда Сингур рассказывал о сестрином недуге, девушка судорожно стискивала в кулаке висящую на шее свистульку. Старик заметил, Эша частенько так делала, когда волновалась.

На девичьей груди свистулька смотрелась нелепо, едва ли не смешно. Когда балаганщик впервые увидел это «украшение», то удивился: зачем оно? Сингур объяснил, мол, случись чего, чтобы на помощь позвать могла. Эша тогда смутилась и торопливо ушла в другую повозку.

Чтобы не сидеть без дела, девушка перетряхнула всё балаганное барахло и долго корпела над ним, вооружившись костяной иголкой да старыми нитками. Вышивала, штопала, ставила заплатки – и так подновила видавших виды кукол, что не только трещотки-близняшки ахнули, но и Пэйт с Гельтом.

Словом, попутчики не доставили балаганщику хлопот, которых он так опасался. Сингур не чурался никакой работы: хоть повозку чинить, хоть чистить лошадок, которые его, однако, как и псы, не любили – волновались, дёргали боками и вздрагивали. Эша старалась помочь Эгде и девочкам в любом деле, какое было ей по силам, но при этом всегда беспрекословно подчинялась брату. Пэйт видывал, конечно, невольников за свою жизнь, но даже среди рабов найти послушнее и покладистей сестры Сингура было, наверное, сложно.

Постепенно вельды привыкли к спутникам. А Эша даже начала потихоньку «разговаривать», объясняясь с близняшками и Гельтом жестами. Пару раз Пэйт видел, как она улыбается. Миловидная девушка, только странная. Будто огонь в ней едва теплится, не огонь даже, а так, уголёк тлеющий.

Балаганщик не приставал к попутчикам с расспросами и Эгде с девчонками тоже строго-настрого наказал не лезть. Однако это не мешало всем им подмечать всякие диковинные мелочи. Например, в первый вечер, когда Сингур, раздевшись по пояс, умывался, балаганщик увидел у него на спине безобразный шрам. Шрам тянулся от затылка вдоль хребта и уходил под ремень штанов. Прежде старику не доводилось встречать столь диковинного увечья, он даже не представлял, как можно получить такую рану.

Дурехи-близняшки Сингуров рубец увидели через пару дней, то-то уж замучились переглядываться и перешёптываться.

– Деда, – вечером тихонько спросил Гельт. – А ты видал, чего у него на спине?

Мальчишка стрельнул глазами в сторону повозки, где спали Сингур и Эша.

– Видал. Не нашего это ума дело, – оборвал внука старик. – Взяли уже. Так что поздно охать!

* * *

На следующий день кибитки балагана выкатили на главный тракт, к постоялому двору, где из года в год на протяжении десятилетий останавливались торговые караваны. Пэйт знал, что здесь несложно найти попутчиков, с которыми безопасней миновать пограничье. При богатых торговых обозах по этим беспокойным местам всегда ехала оружная охрана.

Так оно и вышло. За десять медных дарх балаганщик сговорился с купцами из Льесса, которые везли в Миль-Канас ткани и чеканную посуду. С ними был и десяток наёмников, неплохо вооружённых. По уговору кибитки вельдов тащились в хвосте обоза, однако все одно – под защитой.

Равнины давно сменились предгорьями, и виды открывались такие, что захватывало дух. Здесь среди жёлтых, как топлёное масло, валунов буйно росла зелень и текли кипучие пенные ручейки. Гнус пропал, как его не было, воздух стал жарче. Теперь путники обматывали головы палантинами, чтобы не пекло солнце и не обгорали лица.

Пэйт даже на стоянках сторонился обоза. Купцы исходили спесью, на балаганчик только что не плевали, а наёмники сально поглядывали на Алессу и Хлою. Оно и понятно. На весь обоз три девки: трещотки да Эша. А Сингурова сестра, если и выходила из кибитки, не поднимала головы, льнула к брату да тискала в руках свою свистульку.

На привалах Эша устраивалась в тени кибитки с рукодельем на коленях. Она сноровисто подновляла старый задник для представления про Миаджан – в ход шли лоскутки, обрывки ниток, старые рваные палантины… Уж и мрачные получались у неё леса, но выглядели как настоящие! Никогда прежде старый балаганщик не видывал эдакого мастерства.

– Ей бы ниток да тканей хороших, знатная бы белошвейка вышла, – сказал Пэйт Сингуру.

Тот в ответ усмехнулся:

– Она и есть белошвейка. На ткань и шёлковые нити нужны деньги. У меня их пока нет.

Балаганщик почесал подбородок:

– В Миль-Канасе можно будет купить. И работы там много…

– Знаю, – ответил Сингур.

В этот миг старик почувствовал, что его собеседник напрягся и словно ощетинился весь. К их кибитке подошёл один из наёмников – широкоплечий мужик средних лет со сломанным носом и рыжими волосами, заплетёнными на виргский манер во множество кос.

– Мне кажется, я тебя откуда-то знаю, – миролюбиво сказал наёмник Сингуру. – Где мы могли видеться?

– Нигде, – отозвался Сингур. – Я издалека.

– Но ты точно жил на моей родине. Говор у тебя виргский.

– Я там был очень давно.

– По тебе и не скажешь. Может, подсядешь к нам вечером? – с прежним дружелюбием предложил наёмник. – Выпьем, глядишь, и вспомним, где могли видеться. Приятно встретить земляка или того, кто долго топтал родные просторы.