Далия Трускиновская - Диармайд. Зимняя сказка

– Давно уж мой зад не знается с рубахой, – поймав взгляд Дары, криво усмехнулась старуха. – Но, видишь ли, мертвые не потеют… и иных отправлений их тело не совершает… ни вовнутрь, ни наружу… все во мне остановилось… не так я себе представляла Другой Мир, ну да чего уж там говорить… Зато…

Она приложила палец к губам и тихонько засмеялась. Дара поняла, что старая Буи давно уже лишилась разума, и тут же пришло иное понимание: разум-то у нее есть, но именно такой, какой должен появиться в Другом Мире…

– Зато и в нем нашлось кое-что хорошее, – подсказала Дара.

– Да! Тут спит мой любовник.

Дара огляделась. Если кто-то и был еще в этой башне, то сидел в темном углу тихо-тихо, без дыхания.

– Я буду говорить шепотом, и мы его не разбудим, – пообещала Дара.

– Ты уж постарайся. Ну так что у тебя за дело ко мне? Садись и рассказывай.

Буи уселась прямо на каменный пол, скрестив босые ноги, а Даре предложила охапку сена и сухих листьев.

– На меня наложили гейс, который по меньшей мере несправедлив, – сказала, устроившись поудобнее, Дара.

– Что может быть несправедливого в гейсе? – удивилась Буи. – И разве перед посвящением крестная не назвала тебе твои гейсы? Не спросила твоего согласия?

– Это была не крестная, это был мужчина, и гейс – не один из трех гейсов посвящения. Его наложили от злости…

– Что это за мужчина, способный накладывать гейсы от злости, и как это вообще могло случиться?

– Мужчина имеет посвящение выше третьего… если это вообще возможно… – не совсем уверенно ответила Дара. – Я встретила его совсем молодой и о многом не задумывалась. Он учил меня, любил меня, и я любила его, но это не могло продолжаться долго.

– Понимаю.

– Он не смог мне простить, что я захотела уйти первой.

– И это понимаю. Так что же за гейс? – деловито спросила старуха.

– Он сказал так: сила твоя велика, но она останется с тобой, пока ты влюблена, иссякнет любовь – иссякнет и сила!

– Я бы не назвала это гейсом. В словах не содержится запрета.

– Он сказал, что это гейс. А потом оказалось, что он был прав.

– Но ведь он не имел в виду любовь именно к себе? – уточнила Буи.

– Он имел в виду даже не любовь к мужчинам, – тут Дара усмехнулась так же криво, как старуха, когда толковала о жизни в Другом Мире. – От мужчины я, пожалуй, и теперь не откажусь. Но состояние влюбленности в кого-то одного и ощущение неповторимости, если ты меня понимаешь…

– Чего же тут не понять… Но ты еще слишком молода, ты не исчерпала сил своей души.

– Меня сослали туда, где для души очень быстро наступает старость.

– В город?

– И в какой еще город…

– Ну и бежала бы оттуда прочь!

– Не могла.

– Врешь, милочка, – спокойно ответила старуха. – Женщина всегда может убежать. Это мужчинам положено стоять на посту. У тебя дети есть?

– Я получила обратный удар, который на десять лет замкнул мою утробу, но срок уже прошел. И любовь к ребенку – не то, на чем стоит гейс.

– Хотела бы я видеть того, кто накладывает такие мудрые гейсы… – Буи почесала в затылке, от чего ее седая грива зашевелилась. – Что смотришь? Ты представь, что когда-то мои волосы были рыжими, как самое лучшее золото, и вились. Было… До пят я наряд носила, вкушала от яств обильных, любила щедрых и сильных. Вы, нынешние, – сребролюбы, живете вы для наживы… Зато вы сердцами скупы и языками болтливы…

Дара сразу не поняла, что старуха читает стихи, надо думать – свои собственные. Сообразив же – удивилась тому, что и во времена Буи случалось то, что она полагала сомнительным приобретением последнего времени.

– Хорошо сказано, Буи, – одобрила она, причем одобрила честно.

– Слушай дальше, – и старуха заговорила звучно, как если бы читала стихи в застолье, перекрывая шум не успевших замолкнуть голосов, и была в этом странная торжественность, священная уверенность в успехе:

А те, кого мы любили,Любовью нас оделяли!Они дарами дарили,Деяньями удивляли!Скакали по полю кони,Как вихрь, неслись колесницы!Король отличал наградойТого, кто первым примчится!…

И снова раздался старухин смех – но смех счастливый, она несколько секунд прожила в ушедшем мире, среди статных мужей, и вновь сказала себе: то, что было, было не зря!

– Значит, ты понимаешь, каково мне без любви, – произнесла Дара. – Буи, сделай что-нибудь с моим гейсом!

– Снять его я не смогу, – прямо отвечала старуха. – Не мной наложен. Я могу его исказить – это да, на это я способна. Может быть, оставим гейс в покое и подумаем о твоей любви?

– Моя любовь? Буи, я пыталась! Я хотела воскресить в себе любовь! Я нашла крошечное зернышко, я делала все, что могла, но оно не взошло! – тут Дара слукавила, но не слишком. – Тот город убил меня, понимаешь, Буи?

– Города всегда убивают, – заметила старуха.

– Вот ты ушла в Другой Мир сама, а меня туда сослали, этот город стал моим Другим Миром, и я теперь всюду таскаю его с собой!

– Печально это, – согласилась Буи. – Итак, ты пыталась воскресить в себе любовь. Ты откопала на дне души зернышко, на которое понадеялась. Ничего не получилось. Так неужели там было только одно зернышко?

– Настоящее – одно.

– Сколько мужчин ты приняла в своей жизни?

Дара задумалась.

Четверых она помнила отчетливо – Фердиада, Кано, еще того, с кем рассталась во фригидном городе, и Артура – но этого потому лишь, что он у нее был совсем недавно. Еще несколько слились в одно безликое, яростное в любовной схватке тело, возникающее в памяти лишь при воспоминании о близости, не более.

– Не отвечай, не надо. У меня их тоже было много, и тоже были лучшие и худшие. Но, знаешь, зернышко я сохранила! Пойдем, покажу… Только тихо, не разбуди моего любовника…

Тут только Дара вспомнила о старухином безумии.

Старуха взялась за ступеньки деревянной лестницы и полезла вверх, в квадратный люк, Дара – за ней.

Наверху было просторно и чисто. Очевидно, тут на широкой скамье под квадратным окошком и сидела Буи, когда Дара снизу звала ее.

– Вот он, смотри…

Дара обвела взглядом это помещение, в темных углах которого как будто никто не затаился.

– Да вот же! Не туда смотришь!

Сперва она подумала, что это луч света из квадратного окошка лег на пол продолговатым пятном, но потом увидела, как лежат настоящие лучи – их, как и окошек, было два, и они в это время суток, если только в Другом Мире можно было говорить о сутках, пересекали наискосок стену.