Ольга Денисова - Вечный колокол

Едва вторая лекция закончилась, Млад побежал к дому, но войти не решился: походил вокруг, прислушиваясь и всматриваясь в окна. Добробой стопил печь с утра, и раньше завтрашнего вечера тревожить Мишу не стоило. Млад почесал ленивого Хийси за ухом и выпустил цепь так, чтоб пес мог добраться до крыльца: вдруг что? Мальчик в доме один…

Млад присел на скамейку у колодца: уходить не хотелось. Вдруг Мише что-нибудь понадобится? Вдруг он передумает? Вдруг…

— Ну и что ты тут делаешь? — Дана подошла неслышно. Или Млад просто не заметил ее шагов? Ведь снег скрипит на морозе так громко…

— Я? — он кашлянул, — я думал… я хотел…

— Младик, пойдем. Ты же говорил, что теперь он идет сам, разве нет?

— Да, конечно, сам… Но мало ли что?

— Младик, перестань себя накручивать. Пошли обедать, уже темнеет. Вторуша для тебя пирогов испекла.

Меньше всего ему хотелось пирогов…

Но в доме Даны топилась плита, дрова щелкали за заслонкой, на столе мурлыкал самовар, и только там Млад вспомнил, что не спал всю ночь, разговаривая с Мишей.

— Да ты засыпаешь, чудушко мое… — Дана обняла его сзади за плечи и поцеловала в макушку.

— Нет, ничего… — проворчал он.

— Давай-ка я уложу тебя в постель, мой хороший.

Ее тонкие руки помогали ему раздеться, а потом гладили по голове и по плечам, и Млад растаял от ее прикосновений, расслабился, позволил тревоге уйти ненадолго. Почему Дана выбрала именно его? Почему из тысячи мужчин, которые могли бы сейчас быть рядом с ней, она гладит именно его голову? Теплое, уютное счастье свернулось в груди клубком, и он заснул успокоенным.

Ему снился Миша и огненный дух с мечом, который уводит его из белого тумана, наверх, к своему христианскому богу…

Три дня Млад не находил себе места, три дня бродил вокруг дома, заглядывая в окна. Топил печь, кормил Хийси, а потом не мог уйти. Если бы не Дана, он бы не спал вовсе, и вовсе не ел. Волнение усиливалось с каждым часом, и к вечеру третьего дня дошло, как ему казалось, до предела: от нервной дрожи стучали зубы.

За ужином он ничего не ел, вскакивал и ходил, выглядывая на улицу то в дверь, то в окно.

— Чудушко… — вздохнула Дана, — тебе не кажется, что ты берешь на себя то, что от тебя не зависит?

— Нет, не кажется… — Млад прикусил губу, но, подумав, улыбнулся Дане, — оно на самом деле от меня не зависит…

«Здоровье князя уже не в моей власти»…

— Тогда что ты бегаешь туда-сюда?

Млад сел за стол, взял в руки пирожок, которые неизменно пекла для него Вторуша, но, откусив кусок, понял, что проглотить его не может: так и застыл с непрожеванным куском во рту. Дана покачала головой и придвинула к нему чашку с остывшим чаем. Млад запил пирожок и поперхнулся — Дана подошла сзади и стукнула ему между лопаток.

— Ну? Что ты изводишься? Успокойся. Расслабься. Ложись спать, наконец!

— Я не усну, — Млад опустил голову, — понимаешь, вот сейчас… он с минуты на минуту выйдет к ним и скажет, что готов стать шаманом, понимаешь? Если не испугается… Если этот его Михаил Архангел не уведет его с собой. Если он вообще еще жив, понимаешь?

— Это так страшно?

— Ты уже спрашивала. Да, это страшно, на самом деле очень страшно. От этого умирают, — Млад снова встал и заходил по дому.

— Но ты же не умер?

— Я — это я. Я хорошо знаю, почему не умер… Это… Как тебе объяснить… Я готов был умереть, я едва не сорвался, поэтому я знаю, насколько это трудно. Вспоминать легко, храбриться, как Ширяй… А на самом деле, одна секунда слабости — и тебя нет. Одной секунды достаточно, а этих секунд — сотни тысяч… Выбирай любую…

— Может, ты скажешь мне, в чем состоит это ваше пересотворение? Чтоб я знала, о чем речь.

— Я не хочу говорить об этом. Тебе не надо знать… На самом деле, это просто очень больно, настолько больно, что готов умереть, чтоб избавиться от мучений. А стоит только попросить о смерти, и все закончится. И ты умрешь.

Дана поймала его за руку, усадила за стол и обвила его шею руками.

— И ты не попросил?

— Как видишь… — фыркнул Млад, — и не обо мне речь.

— Чудушко мое… — она на миг прижалась к его плечу щекой, но тут же оторвалась, словно одумалась, — Пожалуйста, ложись спать. Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Я тебе настойки сонной сделаю, хочешь?

— Не надо, — Млад покачал головой и поднялся.

— А я все же сделаю… — Дана сжала губы, встала и подошла к полке над окном, приподнимаясь на цыпочки.

— Я вовсе не мучаюсь, мучается Миша.

— Младик, ну перестань… Каждому свое, это его путь, а не твой.

Дана на самом деле приготовила настойку, и влила ему в рот почти насильно, и уложила в постель, и сидела над ним, поглаживая по голове, пока он не задремал, думая о том, какая она замечательная, терпеливая и понимающая, а он обременяет ее своими проблемами и заставляет с ним возиться. Только волнение не улеглось, тревога никуда не ушла, и сон больше напоминал горячечный бред.

Млад проснулся среди ночи, словно от толчка. Сначала он проснулся, и только через секунду в голову стукнула мысль: Миша. Сон слетел в один миг, и холодная тоска разлилась внутри. Дана спала рядом, положив руку Младу на плечо; он осторожно выскользнул из-под нее и сел, опустив ноги на пол.

Пересотворение началось. Он знал это так же хорошо, как то, что под окном лежит снег. Мишу не увел огненный дух с мечом, он не умер от судорог — от сжигающего его зова, которому нельзя противиться. Он нашел в себе смелость предстать перед духами. Это только первый шаг, но этот шаг сделан.

Только облегчения Млад не чувствовал. Наоборот. Вместо волнения, доводящего его до дрожи, тяжесть легла на грудь, тяжесть, похожая на ледяную глыбу… И сердце под этой глыбой билось с трудом, как придавленная ладонью мышь. Воздуха не хватало. Он вышел на двор только потому, что ему не хватало воздуха. Теперь и ходить вокруг дома не имело смысла: Миша был слишком далеко в это время.

Тишина над спящей профессорской слободой поражала своей невесомой неподвижностью. Снег гасил далекие звуки, а хрупкий морозный воздух делал пронзительными ближние. Млад вдохнул слишком глубоко, так, что чуть не разорвались легкие, и закашлялся — было холодно. Снег тонко скрипнул под валенками. Млад не одевался, только накинул на голые плечи полушубок. Какая морозная ночь! Руки закоченели сразу, колени прихватило холодом сквозь льняные порты, словно кто-то до боли стиснул чашечки ледяными пальцами. Черное небо над головой блестело тусклыми звездами…

Он собирался вернуться в дом, так и не справившись с тяжестью в груди, когда далекий, тягучий вой проплыл над слободой и взлетел в небо.