Ольга Денисова - Вечный колокол

— Я не хочу говорить с богами! Я не хочу! Не хочу!

Миша сбросил руки Млада со своих плеч и кинулся к двери, на ходу хватая шубу. Добробой глянул на учителя, и не спеша направился следом — присмотреть. На случай, если судорожный припадок случится в лесу.

Дана выдохнула и села напротив Ширяя.

— Младик, ты хочешь за неделю научить его любить жизнь? — спросила она.

Млад посмотрел на дверь, которая закрылась за Добробоем, и вернулся за стол.

— Каждый человек любит жизнь. Иначе бы мы все давно умерли.

Ширяй отодвинул книгу и сузил глаза:

— Да он просто боится! Он пересотворения боится, только и всего! Любит он жизнь или не любит — неважно!

Млад кивнул.

— А… а это на самом деле так страшно? — спросила Дана, коснувшись пальцами руки Млада.

— Ну… — Млад пожал плечами, — вообще-то… Не знаю. Наверное. Когда это позади, оно страшным уже не кажется. Я не боялся, меня с рождения к этому готовили. А Миша всего неделю назад об этом узнал.

— И ты хочешь за неделю подготовить его к тому, к чему сам готовился с рождения? — она подняла брови.

— Да ерунда это! — фыркнул Ширяй, — я-то к этому не готовился! Меня Млад Мстиславич за месяц до пересотворения к себе взял.

— Ты старше почти на два года, — одернул его Млад, — это очень важно.

— Да? А ты сам? Тебе тринадцать лет было! Ты вообще был ребенком! — не унимался Ширяй.

— Я — это я.

— Тебе было всего тринадцать? — спросила Дана. Млад никогда не говорил с ней о пересотворении.

— Я так считаю: или ты мужчина, или нет, — важно изрек Ширяй, — если нет — о каком испытании можно говорить? Почему ты в тринадцать лет был мужчиной, а он в пятнадцать мужчиной быть не должен?

— Я же говорю, меня готовили к этому с рождения, — вздохнул Млад, — а он рос в окружении полусумасшедших женщин и попов. Ты бы слышал, чему они его учили!

— И ты хочешь за неделю сделать его мужчиной? — грустно улыбнулась Дана.

— Да! — вспыхнул Млад, — да, хочу! Потому что если он не станет мужчиной, он умрет!

— И если это случится, ты будешь думать, что во всем виноват?

— Не надо! Это неправильно! Я взял его к себе не для того, чтоб сделать все, что я могу! И не для того, чтоб оправдывать себя тем, что у меня была всего неделя! Мой отец говорил мне: нет ничего хуже, чем сказать самому себе «Я сделал все, что мог». Он творил чудеса, он поднимал на ноги безнадежных больных, потому что никогда не говорил: «Я сделал все, что мог»!

Неожиданно, вспышкой, перед глазами появилось лицо доктора Велезара: «Здоровье князя уже не в моей власти». А ведь князь был еще жив…

Миша вернулся быстро. Он вбежал в дом в расстегнутой шубе, без шапки, и прямо с порога кинулся Младу в ноги: тот едва успел повернуться в его сторону.

— Прости меня! Прости! — выкрикнул мальчик и разрыдался, — Спаси меня!

Млад тяжело вздохнул: он никак не мог привыкнуть к бесконечным просьбам о прощении, его передергивало оттого, что кто-то падал перед ним на колени, поэтому взял Мишу подмышки и усадил рядом, обнимая за плечо.

— Ну? В чем ты виноват на этот раз?

— Я… я правда виноват, — всхлипнул мальчик и ткнулся лицом Младу в грудь, — я не говорил тебе. Я хотел сказать, но не говорил. А ты должен был знать.

— О чем?

— В белом тумане меня встречает Михаил Архангел. Он говорит со мной. Он говорит совсем не то, что говоришь ты! Он сейчас… он сказал, что уведет меня к Господу, стоит только дать ему руку, и он уведет меня к нему… Никаких испытаний для этого проходить не надо. Я крещен, а значит — я принадлежу ему.

Млад помертвел. Первым его желанием было немедленно, сейчас же идти в лес и разводить костер — подниматься наверх. Он на миг забыл о том, что он белый шаман и никогда не сражался с духами, это не его стезя. Он забыл о том, что просто умрет, если попытается подняться — доктор Велезар прав, сердце остановится. Надо, по меньшей мере, еще дня три-четыре, чтоб на подъем хватило сил. А главное, что он скажет огненному духу с мечом? Что тот неправ?

— И почему ты с ним не пошел? — спросил Млад ледяным голосом.

Миша расплакался еще сильней и обхватил шею Млада руками.

— Потому что ты можешь меня спасти! Ты мне не лжешь! Ты меня любишь по-настоящему!

— А он? Он тебя любит не по-настоящему?

— Он… Он хочет, чтоб я умер…

В дом зашел Добробой и стащил с головы шапку, виновато поглядывая на Млада, словно считал поручение выполненным с недостаточным рвением.

Млад похлопал Мишу по спине, снял с себя его руки и вытер ему слезы рукавом.

— Хватит плакать. Я не могу тебя спасти, тебя никто не может спасти, при всем желании. Ты сам себя спасешь, слышишь? Сам.

— Правда что, Миш, — встрял Ширяй, — ну что ты как маленький. Посмотри, нас тут трое. Мы все прошли испытание и ничего, правда, Добробой? И ты пройдешь. Все проходят. Ты, главное, не бойся. Ты делай все, как Млад Мстиславич говорит.

На следующее утро, едва рассвело, Миша с тоской глянул в окно и сказал:

— Уходите.

Млад не стал переспрашивать, поднял узел с собранными Даной вещами и закинул его за плечо: дальше Миша пойдет один. Так и подмывало успокоить себя мыслью: он сделал все, что мог. Так и хотелось сказать: ничего изменить нельзя, все идет своим чередом. Но что-то внутри противилось этому! Все можно изменить, надо только захотеть!

— Да ладно, Млад Мстиславич, — усмехнулся Ширяй, забирая свои вещи, — ничего с ним не будет. Все проходят, и он пройдет.

— Я думаю, может все же подняться… Посмотреть на этого Михаила Архангела поближе… — пробормотал Млад.

— А он что, может что-то сделать? Или так, разговоры разговаривает? — спросил Добробой.

— Ничего он сделать не может. Другие духи не позволят, — вздохнул Млад.

— И зачем тогда подниматься?

Действительно. Наверное, это как раз и нужно для того, чтоб потом сказать себе: я сделал все, что мог. Нет в этом никакого смысла.

Дана ушла на занятия, Млада встретила девушка из Сычевки, которая приходила к Дане вести хозяйство — крупная, румяная, с большими руками и толстой русой косой на плече.

— Здрасте, Млад Мстиславич! Кушать хотите?

— Нет, спасибо, Вторуша. Я тоже сейчас на занятия пойду, — ответил Млад и поставил узел у порога.

— Что, и чайку не попьете?

Млад покачал головой и улыбнулся, хотя улыбаться вовсе не хотелось. Внутри зрело нехорошее, сосущее волнение.

Он еле-еле отчитал две лекции, на которых, вместо того, чтобы рассказывать студентам третьей ступени о расписании вызова дождей, пришлось отвечать на их вопросы о вече, о гадании, о смерти князя Бориса и о происшествии в профессорской слободе.