Аспект белее смерти (СИ) - Корнев Павел Николаевич
Но — смог. А это главное.
Удержаться старшим в Гнилом доме будет непросто. А вот если подготовлюсь и быстренько пройду тот драный ритуал очищения, тогда — другое дело. С адептом шутки шутить поостерегутся. Не наши, с нашими и так столкуюсь, чужие не полезут. Бажен-то забесплатно и палец о палец не ударит, не станет по доброте душевной прикрывать, а общак пуст.
После службы меня покормили, но уж лучше бы отказался и восвояси отправился. В столовой подсел и завёл пустой вроде бы разговор дьячок, но не пустой то был разговор, вовсе нет. На Заречной стороне всяких хитрованов хватает — и бродячие проповедники захаживают, и вербовщики всех мастей. Одни свежее мясо в бордели ищут, другие на рисковые дела простофиль подбирают, насмотрелся. Ухватки у всех одни: вот так поговоришь по душам и сам не заметишь, как на крючке окажешься.
Я принимать постриг не собирался, поэтому всё больше отмалчивался. Быстренько выхлебал жиденькую баланду, доел хлеб и ушёл. Мелькнула шальная мыслишка сделать крюк и полюбоваться на витраж с огнедревом, но выкинул её из головы и потопал домой.
У Чёрного моста, как обычно, крутился Угорь с босяками, останавливать меня он не стал, лишь пристроился сбоку и зашагал нога в ногу.
— Слышь, Серый! Чумазого и вправду купили, чтобы лёг?
Я остановился и недоумённо нахмурился.
— На кой?
— Купили-то? Чтобы Лех на ставках заработал.
— Да какие там ставки на двух босяков! — рассмеялся я. — Добран, поди, придумал? Оторвёт ему Лех за такое голову!
— Да почему сразу Добран? — насупился Угорь. — Люди говорят.
— Собака лает, ветер носит! — бросил я и потопал дальше.
Не могу сказать, будто настроение совсем уж испортилось, но глухое раздражение в душе определённо заворочалось. Сначала из-за профуканной Лукой ставки в полной мере себя победителем не прочувствовал, теперь эти слухи. Бесит!
Дождя не было уже несколько дней кряду, грязь просохла, и прохожие больше не толкались на протянувшихся вдоль дорог деревянных мостках, зато собирались тут и там на перекрёстках. Горожане о чём-то возбуждённо судили да рядили, у многих мужиков при себе были крепкие палки. Несколько раз попадались на глаза толковавшие с жителями подручные Барона.
Да оно и понятно: шутка ли — одержимый завёлся!
На моей памяти такое пару раз только и случалось, да и то обходилось без жертв. А теперь, даже если охотники за головами эту погань изничтожат, люди долго ещё при каждом шорохе вздрагивать будут.
Так-то у нас и нечисть изредка заводится, и даже неупокоенный невесть откуда в прошлом году забрёл. Но приблудных духов настоятель церкви Чарослова Бесталанного изгоняет, а ходячего мертвеца плотники топорами на куски порубали. Одержимый — совсем другое дело. Тварь с каждой выпитой жизнью сильнее становиться будет.
Первым делом я наведался на базар. Там мы с Хватом на пару затеяли игру в пристенок и успели облегчить карманы босяков грошей на пятнадцать, прежде чем один из лопухов полез в драку и нас прогнал привлечённый шумом и гамом охранник.
Лёгкие деньги? Да как сказать!
И проиграться можно, и босяки скандалить начинают, чуть что не по-ихнему. А если ещё и Сивого с Гнётом для поддержки подтягивать, то на брата всего ничего выходить станет. Уж лучше бы обувь чистил. Там-то заточкой в бок не получить.
Подумал об этом, когда у ворот заслышал ругань и злые крики, а следом завизжали тётки. Поспешил на шум и успел заметить улепётывающих со всех ног босяков. Выскочившие на пятачок базарные охранники их преследовать не стали, лавочники и прочий люд тоже угомонились и начали расходиться, только несколько кумушек сгрудились у кровавых пятен на земле и живо обсуждали недавнее происшествие.
— Чего тут? — спросил я Кудрявого.
— Гороховские со ждановскими схлестнулись, — пояснил тот. — Филю крепко подрезали, еле ушёл.
Судя по протянувшейся к ближайшему переулку цепочке кровавых отметин, порез и вправду был серьёзней некуда, вот и мелькнула мысль, что всё у меня было просто-таки замечательно, пока чисткой обуви промышлял. О-хо-хо…
После базара я заглянул к двоюродному братцу, вручил ему деньгу и битый час вникал в премудрости завитков, коими выводились и соединялись между собой прописные буквицы. Потом двинул в Гнилой дом, а только повернул к подтопленной улочке и сразу прибавил шаг: у сараев на краю болота Лука о чём-то толковал с тремя черноволосыми и кудрявыми типами в красных рубахах, расписных жилетках, просторных штанах и кожаных полусапожках.
Фургонщики!
Ох ты чёрт! Видать, скрипач нажаловался!
Впрочем, пока что на крик и ругань никто не срывался, да ещё за разговором следил лузгавший семечки Сыч, а чуть поодаль расселись на брёвнышке босяки из Соломенного переулка. Чужаков на Заречной стороне всем миром бьют, случится драка — подсобят. Вот только где фургонщик, там и нож, а эта троица на хлюпика-скрипача нисколько не походила. Двое молодых были жилистыми и резкими, а дядька средних лет, шевелюру и курчавую бородку которого уже тронула седина, хоть и набрал вес, но шириной плеч и мускулистыми руками напоминал кузнеца.
— Да как не видел⁈ — рыкнул фургонщик на Луку, когда я подошёл и встал рядом. — Он вашу девку увести собирался!
Увести? Вот тебе и лучшие подмостки Поднебесья!
Меня будто что-то толкнуло изнутри, и я опередил подбиравшего слова Луку, резко бросив:
— Кому девка, а кому сестра!
Один из молодых немедленно шикнул на меня:
— Умолкни, щегол!
— Кому щегол, а кому и оброк плачу!
Рука парня скользнула под жилетку, но седой одёрнул его, а мне пригрозил:
— Побольше уважения! За иные слова языки отрезают!
Я оттёр плечом Луку и оскалился.
— Точно хочешь об уважении поговорить? Пришли к нам без приглашения, назвали меня щеглом, нашу сестру — девкой, ещё и увести её хотели, будто кобылу украсть! Может, старших нас рассудить попросим?
Молодчики напряглись, на лице седобородого дядьки заиграли желваки, он даже быстро огляделся по сторонам, но в итоге всё же сдал назад.
— Я племянника ищу. Видел его?
Меня так и подмывало послать фургонщика к чёртовой бабушке, не знаю даже, как с этим порывом совладал. Но — совладал.
— Из ваших в последние дни только скрипача видел.
— Где и когда? — потребовал ответа дядька.
— На следующий день после небесного прилива. Вечером. Ему ухари залётные скрипку сломали, он за нож схватился. Чем дело кончилось — не видел.
Сыч сплюнул под ноги шелуху и подсказал:
— Их люди Бажена растащили. Он одного порезал, с ним сквитаться пообещали. В «Золотой рыбке» поспрашивайте.
Фургонщик шумно задышал, раздувая крылья крупного носа, после обратился к Луке:
— А ты чего молчал?
Лука скрестил на груди руки и ухмыльнулся.
— А меня там не было!
Бородатый дядька миг помедлил, потом развернулся и, кивнув своим спутникам, зашагал прочь. Молодчики обожгли нас недобрыми взглядами и потопали следом.
Сыч подошёл и хлопнул меня по плечу.
— Вот ты, Серый, резкий стал! Как носатого срезал, а?
Ну а Лука глянул хмуро.
— Тебя какая муха укусила? Чего в бутылку полез?
Меня била мелкая дрожь, а рубаха на спине промокла от пота, но я через силу улыбнулся.
— Так я ж из балаганщиков, мы с фургонщиками на ножах!
Сыч заржал.
— Да какой ты балаганщик, Серый? Ты босяк!
— Хочешь, фокус покажу?
— Серый, не сейчас! — потянул меня Лука. — Идём, дело есть.
— Погодь! — придержал я его и спросил у Сыча: — Одержимого-то изловили уже?
— Какое там! Схоронился так, что собаки след потеряли, а поисковые чары не сработали.
— Зато мигало знатно! — подал голос один из пацанов с бревна.
— Это да, — подтвердил босяк. — Аж в глазах зарябило!
Мы распрощались с ним и потопали прочь от болота.
— Зря в разговор влез, — попенял мне Лука.
— Они так и так о той драке прознали бы, — возразил я. — А так мы вроде и не при делах. Куда идём, кстати?
