Бездомный в другом мире (СИ) - Шамин Игорь
Теперь же у нас был самый настоящий шанс разбить врага. По крайней мере, наши командиры в это верили. Ничего другого не остается, когда годами терпишь поражение. Даже малый шанс на победу воспринимается как чудо.
Я-то уже ни во что не верил, плавно сходя с ума.
Болезненные стоны сотрясали палатку. Слизь разрушала организм, обрывая ткани и деформируя мышцы. Яд с клыков твари, проникая в организм через раны и мелкие ссадины, мучительно расправлялся с жертвой. Во многих отрядах существовало негласное правило, что если кто-то из них заразится, то страдания больного обрывают. Так лучше, чем медленно сходить с ума, продлевая агонию. И хорошо, если он находился без сознания, в противном случае больной умолял о смерти, которая была ему избавлением. Тогда самый старший в отряде, согласно традиции, быстрым движением руки отправлял несчастного на покой. В нашем случае, эта роль принадлежала Талдору.
* * *
Когда наступил рассвет, я так и не пришел в себя. Помню лишь, что все глубже проваливался в темноту, путаясь в сотне протянутых лап, обмазанных слизью. Она обжигала, раз за разом, не давая вздохнуть. Я кричал, молился, плакал, но боль не прекращалась. Казалось, что так продлится целую вечность. Время остановилось, замедлились секунды, превращаясь в нескончаемый поток брани и вздохов. Я и сам уже был готов прервать страдания. Но сил, чтобы дотянуться до оружия, не было.
Иногда я продирал глаза, едва осознавая происходящее. Возле меня оказывалась либо Кэтрин, заботливо вытиравшая со лба пот, либо Талдор с Олафом. Первый приподнимал мою голову, чтобы напоить крепким чаем, ненадолго приводившим в чувство, а второй спрашивал, впишу ли я его в завещание и много ли у меня нажито. Святая наивность! Долгов в новом мире не было, что уже достижение. Не считая тех, что я нажил в таверне, за что и отправился в долговую тюрьму. Своим вступлением в отряд я их благополучно списал, а потому не считается. Я был чист перед законом, и умирал не должником. Для меня уже прогресс.
Слабая улыбка проступала сквозь слезы, и гном ободряюще похлопывал меня по плечу. Каждый из них твердил, чтобы я продержался еще немного и скоро мне станет легче. Но легче не становилось. А сколько это «немного» было по-прежнему непонятно.
В детстве, когда у меня повышалась температура, не дай бог до тридцати семи градусов, я звал маму. Запыхавшись, она прибегала с невыразимой тревогой в глазах. Я сообщал ей весть жалобным тоном — дни мои сочтены. Тогда она подходила ближе, чтобы расслышать мой шепот, возвещавший, что мне нужны «ручка и бумажка». С беспокойством в голосе она спрашивала для чего именно, и я неизменно шептал «наследство, как дедушка».
Шутка в том, что дедушка не оставил наследства. Нет, он не был скрягой или разорившимся богачом. У него никогда ничего не было. Он родился и умер в бедности. В этом наше фамильное сходство. И теперь вот я, умирал так же как и он, не имея ничего своего. Зато во мне достаточно яда, чтобы убить лошадь. Но бездомный не лошадь, и даже не пони. Всего лишь конь, тащивший на себе груз прошлого.
Несмотря на общие усилия, с каждым часом мне становилось хуже. Кэтрин тратила всю энергию на мое лечение. Вытягивала ладони перед собой, направляя тепло прицельно в рану, а затем по всему телу. Ничего не помогало. Рана зияла пропастью, из которой сочилась слизь. Если бы меня не перевязывал Олаф каждые несколько часов, я бы уже умер от потери крови. А так умру от яда поверженного монстра. Та тварь давно сдохла и меня хочет на тот свет отправить. Помру и будем квитами.
Никто, абсолютно никто в отряде не верил, что я смогу выкарабкаться. И я отлично их понимал. Самому казалось, что вся эта забота не более чем потеря времени. Так оно и было, но чем дольше я держался, тем больше поражал Олафа и Талдора. Теперь моя смерть приобрела нотки спортивного интереса. Они спорили, как долго я еще продержусь. И каждый раз удивлялись, что мне удалось урвать еще один час из когтистых лап смерти.
Говорят, что слизь убивала жертву долго и мучительно, но уже спустя три-четыре часа больной прекращал попытки борьбы, и либо умирал сам, либо доходил до невменяемого состояния. Я, пусть и мучился, но не изгибался в конвульсиях, выплевывая пену изо рта и откусывая собственный язык. Подробности обычного протекания болезни я узнал от Олафа. Он приходил поговорить. Наши разговоры носили характер его монолога.
На исходе вечера, до моего слуха донеслось следующее:
— Дольше оставаться нельзя, — со всей серьезностью заявил Талдор.
— И что ты предлагаешь? Бросить его здесь, на съедение тварям? — вспыхнула Кэтрин, проявляя горячность.
— Нет, конечно. Но наша задача — продвигаться к Порталу. Вы не хуже меня знаете, что если мы опоздаем к точке сбора, то воины, контролирующие прибытие, объявят нас дезертирами со всеми вытекающими последствиями. Наверное, никому не хотелось бы висеть на площади.
— Думаю, что он не переживет эту ночь, — заявил Олаф, делая глоток из фляги.
Глаза гнома блестели. Он вспомнил, как дед рассказывал ему, как сгорали в агонии его друзья, стоило им получить ранение от тварей. Если не успеваешь извлечь слизь целебным стилем, то превращаешься в живой труп. Вроде и дышишь, но дни сочтены. Олаф уверял, что со мной будет также — рана не затягивается, слизь не выходит из организма, а белки глаз уже совсем побелели. Верный признак смерти, уж он-то знал. Хоронил своего деда, держа голову на коленях. Правда тот умер от старости, вполне естественной смертью.
* * *
Только вот Олаф ошибся. На рассвете следующего дня, я был все еще жив. Проснувшись, повернулся и тотчас уперся лицом в грудь. Третий размер?
Крика не последовало. Обычно ведь так бывает? Парень попадает в неловкую ситуацию, которая разрешается женским визгом. Также и я, настоящий попаданец, угодил в расставленные сети госпожи Фортуны. Но вместо того, чтобы отпрянуть, затаил дыхание. Насторожился.
Может спит? Судя по всему, так оно и было. Иначе как объяснить, почему так тихо? Упустить такой момент было кощунством. Не для этого я оказался в магическом мире.
Боясь шевельнуться, я не менял положения. Кэтрин изумительно пахла, угадывались нотки мускуса. Тело у нее очень нежное, а грудь более упругая, чем я представлял. Фантазии начинали сбываться. Уж не сон ли это, на пороге вечности? Хотя если и умирать, то только так.
Возможно, я уже попал в рай, сам того не подозревая. Тогда с моей стороны никаких возражений!
— Тебе лучше? — прозвучал вопрос.
Внутри меня все похолодело. От стыда я готов был провалиться сквозь землю.
Резко отпрянув, я закрыл глаза руками. И, поверьте, совершенно случайно мои пальцы растопырились, отчего сквозь них удалось разглядеть то, что минуту назад я почувствовал. Кожа лица еще помнила прикосновение, а раскрытые глаза уже никогда не забудут увиденного. Происходящее больше походило на сон, чем на реальность. Может, я все еще в бреду от ранения?
Лицо залил румянец, я отвернулся. Кэтрин, напротив, даже не смутилась. Она неспешно прижала к себе спальник, откинув с шеи распущенные волосы. У меня затряслись руки. Тремор?
— Как ты себя чувствуешь? — повторила она, придвигаясь ближе. — Мы все безумно за тебя волновались. Казалось, что ты умрешь с минуты на минуту, но утром заметила, что приходишь в себя! Так обрадовалась. Надеялась, скоро проснешься. И вот, проснулся…
Мне действительно стало лучше. Прошел озноб. Восстановилось дыхание. Рука болела чуть меньше, хоть ее и по-прежнему жгло. Она оказалась перебинтована, сверху выступила кровь. Давно запекшаяся. Это хороший знак: кровотечение прекратилось.
— Жить буду, — я слабо улыбнулся. — Спасибо за то, что была рядом. Иначе бы я не справился.
Я посмеялся. Легкие побаливали. Карие глаза Кэтрин вспыхнули синим. Выступили ямочки на бледных щечках.
Извне расстегнули брезент. В палатку пролезли головы дварфа и гнома. Обрадовавшись мне, они перевели взгляд на Кэтрин. Воины нахмурились. Чувства Талдора и Олафа были мне понятны, пусть я и не находился на их месте. Мне досталось мое собственное — не в первом ряду, а на сцене. И кто бы не порывался в дублеры, свою роль просто так я не отдам. Не для этого я прошел через ядовитую слизь и двухдневную агонию, чтобы разбазаривать заслуженные награды.
