Исход благодати (СИ) - Зеленжар О.

Морок вызывал у Эстева мурашки. Этот мужчина никогда не впадал в ярость, не кричал, хоть частенько повышал голос, не разражался сквернословной бранью. Его любимым словечком было “болван”. Оно заменило Эстеву имя и фамилию. Морок был холодный, как колодезная вода, требовал, сверлил острым черным взглядом, а нагайка в его руках жалила словно змея. Он был похож на учителя письма из детства Соле. Тот тоже редко кричал, но при этом вызывал странный оцепеняющий ужас.

— Он — демон Гаялты, — пожаловался однажды Соле Рихарду, выгребая навоз из стойла. — Вместо крови у него лед, а в полнолуние, зуб даю, он обращается в ворона и охотится за душами спящих.

Рихард прыснул, оперевшись о лопату:

— Только ему это не скажи, он тебе покажет и Гаялту, и воронов… Что, треснул тебя? Или что?

Эстев горестно вздохнул. Видеться с вожаком ему приходилось гораздо чаще, чем хотелось бы. Морок сказал, что возьмется за его обучение, и это не было пустыми словами. Спустя пять дней после битвы с мечниками, спозаранку брюнет грубо растолкал толстяка и заставил сквозь туман и идти за ним.

— Пошли, болван. Надо сделать из тебя человека.

У Эстева затряслись поджилки от ужаса.

— А ваша рана? — робко уточнил он.

— Какая рана? — процедил Морок, обернувшись.

Соле сразу осекся, вспомнил о зеленом пятне на платке. Не дождавшись ответа, брюнет кинул ему рапиру. Тот попытался поймать ее, но пальцы беспомощно сгребли воздух. Сталь звякнула о песок.

— Не руки, а клешни, — процедил Морок. — Стоило бы переломать тебе все пальцы и срастить в нужном направлении.

— Не надо, — промычал Эстев, сгорбившись.

Морок скривился:

— Посмотри на себя, что за жалкий вид. Здоровый, как лось, а блеешь как овца, которую разок куснули за жопу. А ну выпрями спину!

В подтверждении своих слов он стегнул нагайкой по сутулым лопаткам Эстева. Парень дернулся от боли, но распрямился.

— Чтобы больше я не видел этой оглобли. Ты — убийца бога, должен ходить как победитель, а не стелиться, словно грязь под сапогами.

Открепив от пояса ножны, Морок махнул своей рапирой.

— Подними клинок, болван. Ты должен ловить ее как собака, понял? Как собака ловит кость, прямо на лету. Ты что, хуже собаки?

Эстев наклонился за шпагой, клинок которой скрывали ножны.

— Пока потренируемся так, а то пырнешь еще себя… Стоишь лопатой, которую воткнули в землю. Ты же из богатой семьи. Танцевать наверняка учили.

— Я плохо танцую. Неуклюжий, — просопел Эстев, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Достался же, — скривился Морок, — мне черенок от лопаты. Ну ничего, болван, ты у меня и плясать будешь, и фехтовать…

Эстев вдруг разозлился. Этот тощий брюнет, изрыгающий поток колких замечаний, был причиной всех его бед.

— Заткнись! — крикнул Соле, вспомнив все, чего лишился. Да вся жизнь у него рухнула, все мечты смещались с грязью по прихоти каких-то головорезов. Он наотмашь ударил шпагой. Вот бы изувечить это поганое бледное лицо!

Морок утек от его удара, а в следующую секунду нагайка больно ударила по кисти, заставив разжать пальцы, носок сапога ударил в толстый живот, заставив согнуться. Морок схватил Эстева за кудри, оттянул голову. На бледном лице заиграла кривая улыбка.

— Одно яичко у тебя да есть, — усмехнулся он. — Но будешь орать на меня, и быстро станешь евнухом. Не дорос еще. Стань для начала мужиком.

Он отпихнул толстяка.

— Живо распрямись и не вздумай себя жалеть. В Зяблике больше мужчины, чем в тебе.

Расправив плечи, Эстев бросил злой взгляд на Морока. Тот деловито обошел вокруг него.

— Мешок с жиром и потрохами. Придется для начала хорошенько тебя растянуть.

Эстев чуть не упал в обморок, представив, как его вздергивают на дыбе, но Морок заставил его делать выпады и касаться пальцами носков сандалий. Эстев пыхтел, обливался потом, не в состоянии толком согнуться, все его тело было в прострелах боли.

— Бил своей нагайкой! — насупленно пожаловался тостяк после первой же тренировки. — В этом типе нет ничего человеческого.

Рихард усмехнулся:

— Да, он, пывает, круто загибает и хлатнокровен, как рыпа, порой, но ничто человеческое ему не чужто. Вон, тех же лошаток люпит.

— Да ну? — недоверчиво протянул Эстев.

— А ты думал, это наши звери? Ты бы видел, как он с этой кобылой разговаривает, — Рихард указал на серую в яблоках. — Да так только в люпви признаются.

Эстеву было сложно представить Морока, разговаривающим с кем-то по-доброму, и он поначалу принял это за очередные враки северянина, но однажды он сам увидел, как вожак напевал на незнакомом языке и скармливал кусочки спелого сочного яблока любимой кобылке, поглаживая по длинной бархатистой морде. Эстев не понял ни слова, только мягкий тон голоса. Морок и нежность — это не вязалось, как ночь и солнце.

— Интересно, на каком языке он с лошадьми разговаривает? — спросил Эстев.

— На поганском, — Рихард гадливо сплюнул. — Нелютском. Нолхианском.

Эстев рассмеялся:

— А тебе почем знать?

Северянин посмотрел на толстяка холодными глазами:

— Я с Айгарда. Там все есть: и Вечноосенний лес этот жуткий, и Пелена, и люти, палакающие на нелютском. И нелюти есть, только они в лесу сидят, суки.

— Ну Морок точно не из твоих краев. Он, вроде, местный.

— Как знать, — пожал плечами Рихард. — Ты разве знаешь, откута он? Я вот нет. Никто не знает, разве что Уна.

— Уна? — переспросил Эстев. — Это кто?

— Увидишь, — ответил северянин.

Когда Эстев увидел ее, то сразу пленился ее красотой. Если раньше он робел перед высокородными дамами, то теперь — перед этой странной простолюдинской с лицом богини. Многие провожали ее вожделеющими взглядами, даже Рихард вздыхал ей вслед:

— Как хороша! Повалять пы ее на сене разок тругой.

Эстев побагровел, представляя ее белое точеное тело, сплетенное со своим. Жар прилил к паху и лицу.

— Вижу, и тебе она люпа, — усмехнулся северянин. — Но мой тебе совет — не тронь ее. Руку по локоть откусит. Спит она только с теми, с кем Морок прикажет.

“Ублюдок, — мелькнуло в голове парня. — Чудовище. Бедная девушка у него в рабстве”. Сердце прониклось жалостью к рыжей красавице. Она часто посещал Цитадель, но редко задерживалась там дольше, чем на несколько часов. Однажды он набрался смелости, чтобы заговорить с Уной, и она смерила его таким уничижительным взглядом, словно он был навозным жуком.

— Не подходи ко мне, чучело, — процедила Уна, — иначе насажу тебя на вертел.

— Я претупрежтал, — сказал потом Рихард, протягивая Эстеву мех с самогоном. — Она настолько же тряная, насколько и красивая. Не про нашу честь.

Однако разбитое сердце Эстева продолжало кровоточить каждый раз, когда он видел ее в Цитадели. Он украдкой наблюдал за ней и заметил, как преображалась она, когда разговаривала с Мороком. С ним Уна мурлыкала как кошка, улыбалась и ластилась, чуть ли не выпрыгивая из платья. Поразительной была реакция Морока. Он разговаривал с ней таким же холодным требовательным тоном и, казалось, был равнодушен к ее пленительности, а если она бесцеремонно прикасалась к нему, мог ткнуть в нее рукоятью нагайки. Немыслимая грубость по отношению к женщине, но Уну это, похоже, нисколько не смущало.

— Он что, евнух? — фыркнул Эстев, растаскивая сено по кормушкам. — Или у него только на лошадей встает?

— Эй, потише, — прошипел ему Рихард. — Может, ему другие тевки нравятся. Я, честно говоря, ни разу его с тевкой не видел… и с мужиком тоже, — добавил он, предвосхищая скабрезную шутку Эстева.

Рыжая красавица никак не выходила из головы Соле.

— Что между вами и Уной? — спросил Эстев на очередной тренировке, когда набрался достаточно мужества.

— Не твое дело, — ответил Морок. — Следи лучше за ногами.

— Она, должно быть, влюблена в вас, — констатировал парень.

— Она… — Морок вдруг необычным образом осекся. — Она дурочка, глупая девчонка. Совсем не понимает слов.