Грегори Арчер - Конан и алтарь победы

В костре дотлевали кабаньи кости, вокруг костра, поближе к огню, спасаясь от прохлады, наступающей вместе с вечерней мглой, расположилась вся компания. Лишь раб спал в стороне под деревом, свернувшись калачиком, накормленный остатками от трапезы его хозяев и получивший наконец соизволение на отдых.

Конан лежал на разостланной на траве одежде в одной лишь набедренной повязке, а над ним хлопотали спасенные им женщины: обмывали тряпицами раны, смачивали их обнаруженным магом в своей удивительной сумке бальзамом (изготовленным, как уверял Омигус, по рецепту никому не известного Парцелууса, самого великого врачевателя подлунного мира, одно время являвшегося его, Омигуса, другом и учителем), после на всякий случай прикладывали способствующие более быстрому заживлению травы, собранные Луарой на прогулке. Да и заботливые, нежные прикосновения мягких женских пальчиков отнюдь не вредили раненому, а скорее наводили на мысль, что женщина в опасных приключениях — не всегда обуза.

В этот вечер сытому, разомлевшему циркачу-чародею его решение пуститься в рискованное странствие не казалось опрометчивым, а само путешествие представлялось лишь несколько утомительной, но в целом беззаботной прогулкой верхом.

— Вот ты говоришь, Конан, за этим лесом лежат Кезанкийские горы,— Омигус нехотя привстал, подкинул в костер охапку хвороста и поспешил вновь принять лежачее положение,— а за ними и раскинулась сказочная страна Гиль-Дорад. Очень может быть. Насколько я знаю, за горами, на юго-востоке, лежит туранский город Султанапур, а вот что на северо-востоке — не ведомо никому. Стало быть, где же находиться твоей загадочной стране, как не в тех местах? И вот что я подумал! Быть может, до Гиль-Дорад добраться легко и просто, а никто не возвращался оттуда, поскольку…

Бормотание мага становилось для Конана все менее разборчивым, уплывало куда-то, уступая место сладкому забытью. Варвар тряхнул головой, отгоняя сон: прежде требовалось сделать еще кое-что.

— Послушайте-ка.— Варвар приподнялся на локтях.— Нужно дозор выставить. Омигус дежурит первым. Часа через два будишь Ки-шон, затем Луару; под утро меня разбудите. Если увидите или услышите что-нибудь подозрительное — немедленно толкните меня. И огонь поддерживайте. Все!

И Конан, не в силах более бороться со сном, повалился на спину и моментально забылся.

Второй день путешествия складывался как нельзя лучше. Путники выбрались на проторенную дорогу — путь, проложенный их предшественниками, паломниками в сказочную страну. Там и сям встречались следы, подтверждающие, что они далеко не первые ступили на тропу искателей таинственной Гиль-Дорад. Путешественники оставили после себя, кроме утоптанной лошадиными копытами дороги, примятую траву в местах стоянок, кострища, зарубки на Деревьях и всякий хлам, выброшенный за ненадобностью. Конан даже нащупал зорким взглядом в траве оброненный кем-то карпашийский кинжал с рукоятью, инкрустированной серебром.

— Видать, не у всех до этого места заканчивалось вино,— заметил по этому поводу Омигус.

Вообще, путешественники пребывали в хорошем настроении. Славная погода, обилие пищи вокруг, отсутствие препон на пути — все это поднимало дух. Луара стала понемногу отходить от пережитых потрясений, и иногда на ее лице появлялась улыбка. Даже их невольнику дальнейшая судьба уже не представлялась столь мрачной и безнадежной.

Как могли, они объяснили Ки-шон, куда держат путь. Поняла ли их кхитаянка, осталось загадкой — она, как всегда, хранила полную невозмутимость, и лишь выражение готовности следовать куда угодно, хоть в саму Преисподнюю вслед за своим повелителем, изредка мелькало на ее лице.

Омигус шутил, что если бы хоть иногда по дороге встречались трактиры, то можно было бы сказать, что они уже вступили в гиль-дорадские земли…

Однако Конана такое беспрепятственное продвижение вперед ничуть не расслабляло; наоборот, у него возникло и не оставляло его подспудное ощущение опасности, усиливаемое тем, что нигде, ни разу он не заметил даже намека на предсказанные принцессой Ливией ловушки.

Они вышли к тихому лесному озеру, в зеркале которого отражались деревья и солнце, наполнили почти опустевшие фляги и, поразмыслив, решили искупаться. Девушки удалились чуть дальше по берегу и разоблачились в густых зарослях; вскоре послышались плескание и радостные визги спутниц Конана.

Несмотря на то что Луара и Ки-шон совершенно не понимали языка друг друга, между ними быстро возникло нечто вроде дружбы — сплоченные одной бедой, вместе выбравшиеся из смертельно опасной ситуации и оказавшиеся в мужской компании, они интуитивно старались держаться вместе. И именно с помощью Луары кхитаянка быстрее запоминала слова чуждого ей языка.

Варвар разрешил искупаться и Омигусу, а сам остался на берегу: во-первых, он собирался последить за новоявленным рабом — как бы тот не вознамерился сбежать, пока все плещутся в кристально чистой воде, а во-вторых, он не привык доверять умиротворенности неизвестной местности: мало ли что, вдруг в озере водится какая-нибудь тварь, только и ожидающая, когда завтрак добровольно полезет в ее владения…

Но все было спокойно. Водная гладь оставалась недвижимой, и ничто, кроме смеха купающихся, не нарушало первозданной тишины затерянного лесного уголка. Омигус, не отходя далеко от берега, взвизгивал совсем по-бабьи, погружаясь в воду с головой и весело подпрыгивая. Пленник метнул несколько заинтересованных взглядов в сторону обнаженных девушек, но, остановленный несильным тычком Конана, обреченно вздохнул и уставился на озеро.

Омигус вылез наконец из воды, довольно отряхнулся, как собака, передернув хилыми плечами, поросшими редкими седыми волосами; стуча зубами от холода, он закутался в свои одежды. Кивком указав ему следить за пленником, Конан быстро разделся.

Вода была обжигающе холодной, но человеку, который в течение многих дней видел воду только во фляге, который участвовал в кровавой битве и пересек бескрайнюю степь, она дарила невыразимое блаженство. Он погрузился с головой, сделал несколько мощных гребков под водой и вынырнул чуть ли не на середине озера. Отфыркавшись и оглянувшись, Конан увидел, что за ним тянется мутный грязный след.

Тогда он перевернулся на спину и захохотал, молотя руками по воде, чувствуя, как затихает боль в ранах и как покидают его напряжение, настороженность и усталость. Долгое лесное эхо громко вторило его смеху.

Затем — снова дорога на северо-восток, снова лес, поляны, овраги… Иногда из зарослей доносилось чье-то глухое пыхтение, мелькал смутный силуэт какого-то зверя, с треском удиравшего от путешественников, из чего северянин сделал вывод, что здешние животные человека боятся,— значит, эти места обитаемы и понятие «охота» обитателям их знакомо. И Конан еще бдительнее стал вглядываться в окружающий их лес.