Джудит Тарр - Замок горного короля

— Дедушка, — произнес он настойчиво. — Я жив и здоров. Смотри, я здесь, живой и не раненый. Я не мог бы умереть и оставить тебя одного. Клянусь рукой моего отца.

— Рукой твоего отца. — Король поднял руку Мирейна, прикоснулся пальцем к золотому солнцу и коротко, болезненно улыбнулся. — Отправляйся в кровать, дитя мое. Похоже, ты нуждаешься в отдыхе.

Мирейн помедлил, затем встал и поцеловал короля в лоб.

— Спокойной ночи, дедушка.

— Спокойной ночи, — ответил тот почти неслышно.

Имин осторожно прикрыла за собой дверь. Спальня была слабо освещена, огонек ночника мерцал в потоках воздуха, отбрасывая на стены танцующие тени. Страж, парень из Имехена, встал на ее пути, выбравшись из своей ниши, глаза его сверкали, а весь облик был воплощением тревоги. Она пропела Слово, и он медленно отступил.

Мирейн лежал в постели, но не спал. Он не шевельнулся, когда Имин подошла к нему. Он даже не взглянул на нее. Ожерелье он снял и выглядел без него необычно: казался очень молодым и совсем беззащитным.

Но она знала, что это иллюзия. Даже в моменты сильнейшего упадка Мирейн не ослаблял своей защиты. Ему нужно было только поднять руку.

Он заговорил тихо, холодно, неприветливо:

— Ты обладаешь великим мастерством обращаться с Голосом.

— Иначе я не пела бы для короля.

Тогда он перевел на нее взгляд. Возможно, это его развлекало. И совершенно определенно что-то не давало ему покоя.

— Я не могу позволить себе настолько очароваться, — сказал он. — Даже когда я очень хочу этого.

Женщина присела на кровать рядом с ним.

— Ты уже испытал это?

— Мое посвящение в жрецы было… затруднительно. Один из жрецов, молодой, сильный и нетерпеливый, предложил мериться силами. — Мирейн помолчал. Внезапный мрак в его глазах сменился нахлынувшим светом. — Он выжил. Излечился, после хорошего ухода.

— А ты завоевал свое ожерелье.

— Жрецы Аварьяна не могли отказать в нем его сыну. Даже если он не хотел подчиниться этой последней крупице его воли. Даже если он принес дыхание смерти. Даже если он не мог обуздать силу, которая таила в себе смертельную опасность для всех них.

— Может быть, — сказала Имин, — сила имеет свои собственные законы, и твоя душа знает их лучше, чем разум. Ритуал с ожерельем был придуман для простых смертных, чтобы научить их покорности перед могуществом бога. А тебе, как его сыну, всего этого не требуется.

— Мне это требуется как никому другому.

Он был совершенно спокоен, но Имин начала понимать его. Этот мрак был гневом, и болью, и ненавистью к себе. А свет — пламенем Солнца, отчаянно стремившимся вырваться на свободу.

— Скажи мне, — попросила она нежно, но твердо. — Скажи мне то, что ты скрываешь от короля.

Глаза Мирейна померкли.

— Что мне скрывать?

Внезапно ее терпению пришел конец.

— Мы что, должны играть тут в «веришь — не веришь» словно дети? Король мирится с этим, желая облегчить твою боль. Я же не такая стеснительная. Ты оставил Умиджан, потому что Моранден пытался убить тебя. Так или нет?

— Нет. Не Моранден, а Устарен посредством своей родственницы, жрицы Темной богини. Моранден старался как мог помочь мне.

— Но этого было недостаточно.

— И все же больше, чем ему было необходимо.

— И это уязвляет тебя.

Внезапно Мирейн перекатился на живот. Покрывало соскользнуло; он не сделал усилия поправить его. Имин с удовольствием смотрела на его изящное тело с гладкой кожей. Увидев зажившие шрамы, она поняла, откуда они взялись, и не устояла перед искушением погладить легкой рукой его спину. Он вздрогнул, но голос его зазвучал ровно и уверенно.

— Это радует меня. Моранден мог бы замыслить предательство, мог бы бросить мне вызов. Но когда дело дошло до края, он пришел мне на помощь. Он может стать моим союзником.

— Но тогда почему ты покинул его? Почему ты не остался и не воспользовался этим преимуществом? Теперь он находится на Окраинах, среди своего собственного народа. Он забудет о союзе и будет помнить только о вражде, он добьется того, что его люди восстанут против тебя. Почему ты позволил ему предать тебя?

Мирейн молниеносным движением повернулся, привстал и схватил ее за руку так, что она не могла высвободиться. Имин встретилась с его диким темным взглядом. Ноздри его раздувались, губы искривились.

— Я ничего ему не позволял. Мне нечего было сказать по этому поводу. Меня предали, и эта сила явилась и сделала все так, как хотела. Она заманила Устарена на смерть. Она низвергла жрицу. Она швырнула Окраины в лицо Морандену, а меня отправила назад в эту мою конуру, где меня ждали спасение, тепло и полная безопасность. — Так же внезапно Мирейн отпустил ее руку, охваченный яростью и отчаянием. — Все это сделала сила, и теперь она спит. А я остался наедине с тем, что натворил. Убийство, безумие, трусость…

— И мудрость, — перебила она его. — Да, мудрость. До этого я была не права; я просто не думала, что говорю. Конечно, раз твоя сила истощилась, лучшим выходом был отъезд, да и Моранден сейчас не восстанет против тебя. Он не восстанет. Он бросит тебе открытый вызов перед всем Яноном. Твоя сила многое знает, раз она направила тебя обратно к нам.

— Моя сила сделала намного больше, чем просто защитила меня. Она убивала. А я… я ликовал. Я дал богине крови, и бог запылал во мне, и это было слаще вина, слаще меда, слаще даже, чем желание. — Его голос дрогнул на последнем слове; он свернулся калачиком, спрятав лицо в прядях распущенных волос, — И я хотел бы знать, певица, не являются ли все эти клятвы страшной ошибкой? Может быть, если бы… я… — Он рассмеялся. — Может быть, все очень просто и мне только нужно сделать то, что делает любой человек, когда чувствует в себе необходимость этого. Сила увидит, как это сладко, и забудет об удовольствии убивать.

Ее глупый мозг пожелал узнать, не выпил ли он чересчур много вина. Но ее обоняние не могло уловить никакого запаха, кроме его собственного слабого, но отчетливого запаха мужчины: ее глаза видели, что взгляд его ясен, разве что чуть тревожен; ее сердце поняло, что он просто был самим собой. Рожденный от бога, зажженный от его пламени, отягощенный бременем судьбы и вынужденный следовать ей, Мирейн тем не менее оставался человеком — очень юным, почти мальчиком, но его заботы могли бы свалить с ног и зрелого мужчину.

Она почувствовала, что он проник в ее разум, углубился в него, пустился по извилистым тропкам се мыслей. Его лицо выдавало яростный протест против жалости. Имин не чувствовала ничего похожего. Она наблюдала, как он начинает сердиться, как понимает, насколько это смешно, и как пытается скрыть веселье. Теперь он выглядел на свой истинный возраст.