Юлия Горишняя - Слепой боец

Борн Честный тут жеотправил работников ставить и их палатки и сам спешился — присмотреть за ними. В эту минуту Борнис (он был на год помладше Хюдор) подъехал к ней слева, дернув за рукав, сказал, дурачась:

— А щеки-то у тебя красные!

— Ветер, — отвечала Хюдор.

— Ве-етер! — И он засмеялся, крутя головой.

Магрун сказала ему строго:

— Сейчас не на одну твою сестру — и на тебя тоже смотрит, почитай, пол-округи. Что она краснеет — ей так и положено, она невеста. А на тебя глядя, что увидишь за неведенье?

Борнис, задорно скривясь, хмыкнул, однако спешился и дурачиться перестал. Магрун помогли сойти с коня работники, а Хюдор он подхватил сам и прошептал заодно:

— А я вот на тот год в море пойду — и твоего переплюну. Переплюну, что, не веришь?!

Борнис этою весной очень обижался, что его не взяли в поход. А куда его брать — с его-то мальчишескими выходками?! Хюдор качнула головою строго — нет, не верю — и пошла за стену палатки, подальше от ветра. Там она и стояла до тех пор, пока снизу, со стороны моря и деревни, не показались вдруг несколько быстро скачущих всадников, подъехали к крайним слева палаткам — а там место Валгейва Глашатая, — спешились и зашли внутрь.

Что они там сказали, неведомо, а только через несколько минут Валгейв вышел из своей палатки, уже давно расставленной; отовсюду глашатая было очень хорошо видно, и плащ его заиграл ярко, как в погожий день морская волна. Валгейва усадили в седло, и он уехал со многими своими людьми. А после этого уже, раз даже такой человек, как Валгейв Глашатай, не утерпел и поехал встречать корабли поближе к устью фьорда и к морю, где видны они издалека, — тут все хлынули следом, решив, что тогда и им не зазорно проявить нетерпение. Борны тоже, оставив одного работника доканчивать с палатками, поехали вниз вдоль воды.

Теперь это было похоже даже и не на бисер, а будто разноцветная река текла. Многие сняли свои дорожные плащи и надели праздничные, и Хюдор, подталкиваемая матерью, тоже успела переодеться, и вот теперь и впрямь на нее смотрело пол-округи — а она не смотрела ни на кого. В уши ей бились стук копыт вокруг и разговоры не разговоры, а какое-то будто жужжание, в ее жизни ей очень редко приходилось оказываться среди того, что можно назвать «множество людей».

Живая река, уплотнившись, текла, содрогалась, натыкалась на узкие места тропы, потом вдруг раздалась, вырвавшись на равнину над деревней, но к деревне спускаться не стали, а все словно растеклись по склону над ней, между кострами, которые уже успели разложить здесь рыбаки ипрочий люд из деревни, поднявшийся сюда; они заняли места выглядывать корабли уже давным-давно и грелись; приехавшие стали спешиваться тоже и подходить к кострам, а кто и оставался на коне, и весь склон неширокою полосой поверху враз стал покрыт цветной и бурой, шевелящейся и вспыхивающей кострами массой, вот его бы следовало назвать Раскрашенный Луг, а не то место, где Рахты живут.

Хюдор попыталась перевести дух, оглянулась. Возле костра, прямо посередке этой полосы-подковы, она разглядела зеленый плащ и пылающую над ним рыжую косу, и вокруг — могучие столбы фигур нескольких приверженцев, и кто-то держал на поводу соловую красивую лошадь — видны были только ее голова и светлая грива. Туда тоже многие оглядывались.

С той ночи, когда наколдовала она свое желание возле источника, Кетиль словно что-то решила про себя, глубоко-глубоко, даже сама этого не заметив, и теперь она ни в чем не сомневалась, и вся была сплошным нетерпением и гордостью, а одета так пышно, как никто из женщин на этом берегу. Рукава платья подхватывали у нее аршебские нарукавья, те самые, пара к нарукавьям Хюдор, только узор другой, — по застежка, которой сколот плащ у нее на плече, была та, что подарил ей Йиррин прошлой осенью. И эту драгоценность она, быть может, выставляла напоказ не меньше, чем свои нарукавья. А уж о прочем золоте, серебре да самоцветах на ней незачем и говорить.

Но больше всего смотрели люди туда, где смотреть еще было не на что, — в море. Смотрели и проглядывали глаза, а перед ними была только узкая полоса пролива между берегом и островом Ивелорн; и севернее этой скалы и пятен вереска, что темнели в южной ее части, бег серых волн, разорванных ветром, и дальше, дальше, одни только волны до самого горизонта, почти на черный цвет сходящие вдали, где несутся под ветром тучи, и вместе с тучами этими несутся могучие черные крылья демонов ветра, вьются там, над морем, как ком взметнувшихся листьев, хохоча и вопя, и далекие клики их сливаются с гулом волн. А совсем на севере море закрывает Черный Мыс у выхода из фьорда. Солнце то и дело застилало облаками, и свет его, когда рассыпался по воде на мгновение, был резкий и словно щиплющий глаза. А в ту минуту, когда из-за острова Ивелорн выдвинулся нос корабля, видного отсюда, как один только темный высокий парус на воде, оно опять пропало, и, как оказалось, совсем.

Кто-то негромко крикнул было, указывая в море, но тут же все замолчали. Еще один парус вынырнул из-за острова; люди подались вперед молча: в эти минуты все вспоминают вдруг, что ведь кто-то возвращается, а кто-то и нет. И начинают судорожно считать корабли.

Но больше никто не показывался. Только два темных пятнышка бежали по морю, обогнули яркую пену полосы бурунов (вот сейчас она стала яркой — а только что ее забивало солнце своим сверканием на воде), накренились вдруг и словно упали на мгновение — это на них перекладывали паруса на другой борт — и покатились к фьорду, поймав полный ветер. Прочие отстали, наверное. А ведь было у них время собраться всем вместе на последнем переходе, чтоб уж войти в родной фьорд красиво. Кое-кто даже подумал, что ежели Гэвин вот так вырвался на своих кораблях вперед, оставив других далеко позади, это уж немного чересчур и для самого нетерпеливого жениха, и для самого гордого капитана.

А плечи парусов тем временем все шли вперед, повернувшись, плавно вписывая ход кораблей в поворот; теперь они шли наравне, широко разойдясь в стороны друг от друга, и входили во фьорд, и кто-то коротко вздохнул — кто-то из самых остроглазых, — различив светлое пятнышко посредине одного из них. Это не могли быть одноцветные паруса Гэвина.

Вскоре уже всем стало видно: перед ними плыл всем знакомый золотой крылатый конь на малиновом полотне Сколтисов, а рядом с ним — в красную и зеленую полоску — парус, что обшивала канатами Хюдор этой весной. Теперь они так приблизились, что можно было уже различить и полосы на парусе. И уже темные корпуса «змей» стали видны над водой. Рядом с ними задвигались темные черточки-весла; ветер за Черным Мысом сразу упал, и теперь корабли шли много медленнее. Казалось, они даже нарочно не торопились — так неспешно работали весла сейчас. Чтобы Гэвин уступил кому-то честь пристать к берегу первым?.. Непостижимо. Неслыханно и невиданно. Невозможно. Но некогда уже было удивляться — вот теперь и вправду приспело время считать корабли.