Оксана Панкеева - О пользе проклятий

– Ах, как же это недостойно! – тихо прыснула Ольга. Потом, спохватившись, пояснила: – Это Элмар всегда, как отмочит чего-то спьяну, вот так раскаивается. Как вы с ним похожи. Это потому, что вы оба воины или ты все-таки тоже принц?

– Я тебя не обманывал. Никакой я не принц. И разве я неправду сказал?

– Ну, это зависит от восприятия. Напились мы с тобой вместе, наркотики ты в меня силком не запихивал и фиг бы затащил меня в постель, если б я сама не хотела. И вовсе это не так больно, как рассказывают, особенно под таким «наркозом». А вот «спасибо» мог бы и сказать, это единственное, что действительно правда. Если тебе так понравилось, как ты говоришь.

– Спасибо, – серьезно сказал Кантор. – И все?

– На здоровье. А что еще может быть?

– Больше ты на меня ни за что не обижаешься?

– Да нет, с чего ты взял?

– В общем, было за что… – Он не стал договаривать, поняв, что она действительно не поняла, в чем причина его раскаяния. Ну откуда она могла знать, как это должно быть… как это бывает… иначе? Это он, старый опытный ходок по дамам, лежит теперь и страдает, не зная, куда деться от стыда, что протаскал девушку всю ночь и не доставил ей никакого удовольствия. Это уязвленное самолюбие напоминает ежеминутно, что он не прав, что облажался, потерял квалификацию и все такое. А она даже не поняла, что именно было не так, решила, что так и должно быть… – Знаешь что, раз уж ты на меня больше не сердишься, ложись рядом, поболтаем лежа. Я так хочу тебя обнять, а вставать боюсь. Ты не против? Если после той ночи больше не желаешь иметь со мной дела, скажи, я пойму.

Она молча скользнула под одеяло и пристроилась рядом. Кантор обрадованно обнял ее и легонько прижал к себе, стараясь не слишком резко вздрагивать, чтобы не напугать раньше времени.

– Ты сейчас… какой? – спросила она. – Обычный?

– Наверное. Не может же колдовство длиться так долго.

– Мрачный неразговорчивый тип?

– Он самый, – засмеялся Кантор. – А что, не похоже?

– Не очень. Ты меня разыграл?

– Нет. Я правда такой. Просто очень рад тебе. Страшно подумать, что мы могли никогда больше не увидеться. И как тебя угораздило?.. Если не из-за меня, тогда почему? Что случилось? Может, все-таки расскажешь?

Ольга вздохнула и начала рассказывать. О беспросветности жизни, о вечной тоске, о своем одиночестве и бессмысленности существования. О том, как ее достало все на свете и как редко что-либо меняется. О том, что чужой мир, который поначалу казался сказкой, со временем стал до боли похож на родной. О том, как часто ей хочется плакать без причины, и о своих стихах. О том, как она однажды напилась сама с собой у зеркала, что уже не раз сидела за столом с пистолетом в руках, но так и не решилась. И, наконец, о том, как однажды случилось нечто совершенно безумное и волшебное – хоть раз в жизни мужчина, который ей понравился, оказался свободен и ответил ей взаимностью, от чего она почему-то решила, что в ее жизни что-то изменится. Как наутро сказка кончилась и все вернулось на свои места…. И как раз в тот момент, когда ей захотелось никогда больше не видеть ни этого мира, ни какого-либо другого, под руку попалась коробочка с шариками, от которых можно умереть быстро и безболезненно, не заляпав всю комнату кровью и мозгами.

Ольга говорила негромко и сбивчиво, не поднимая головы, но при этом не плакала. Она рассказывала, а он слушал, по-прежнему обняв ее и прижав к себе, и вспоминал, как это было у него. Было ведь. Недолго, совсем недолго, но было. И не раз. В камере следственной тюрьмы, когда казалось, что жизнь кончена, и он ничего не сделал только по причине глубокой апатии. В лагере, когда ему показалось, что лучше умереть, чем жить в таком дерьме, и он всерьез подумывал о том, чтобы броситься под вагонетку… и не сделал этого, потому что его очень вовремя разозлили. В горах, когда ему казалось, что после такого унижения жить вообще нельзя, но он был просто не в состоянии что-либо с собой сделать. И наконец в последний раз – здесь, в этой клинике, когда он понял, что с ним произошло, и, опять-таки, подумал, что жить не стоит… и его снова вовремя разозлили… Этот разговор Кантор помнил всегда.

– Так что, – почти злорадно закончил он, оглядывая вытянувшуюся физиономию Пассионарио и унылую ухмылку Амарго, – я вам ничем не могу быть полезен. Мне очень жаль. И прошу вас… больше не называйте меня так.

– Простите… – скорбно сказал Пассионарио и обратился к Амарго: – И что, действительно ничего нельзя сделать?

– Ты маг, – ответил тот. – Ты знаешь лучше меня.

– Нельзя, – вздохнул лидер повстанцев и добавил: – Если только не восстановится само по себе.

– Что ж, – пожал плечами Амарго. – Поговорим в другой раз. Если это когда-нибудь вообще произойдет. Я что-то не слышал о таких чудесах.

– Постой, – остановил его Пассионарио и снова обратился к Диего: – Но даже в такой ситуации… Вы все равно могли бы принести пользу, согласившись работать в отделе пропаганды. Даже в таком состоянии вы бесценны для пропагандистской работы. Ваше имя, ваша репутация…

И тут он просто взбесился.

– Вот вам пропаганда, агитация, репутация, хренация… – Он совершенно нагло показал товарищам лидерам два пальца, сложенные особым образом. – Это я ответил президенту, это отвечу и вам. Мученика за идею из меня решили сделать? Чтобы весь мир проливал слезы над моей печальной судьбой? А я должен и это терпеть? Я мужчина, по-вашему, или засранец какой? Не дождетесь! Нет у меня больше имени, раз и всего остального нет.

Амарго посмотрел на него, чуть усмехнулся, перевел взгляд на Пассионарио и сказал негромко:

– Видел? И этот человек носит титул, кто бы мог подумать… Благородное воспитание так и прет… А ты, малыш, кое в чем все-таки не прав.

– В чем?

– Не надо хамить. Тебя никто не собирался нарочно обижать. И насильно заставлять никто не будет. Не хочешь – не надо. Ты свободный человек и вправе сам решать, как тебе жить.

Диего помолчал, опустив голову, немного успокоился и сказал, уже не так резко:

– Пожалуй, я был не совсем прав. Думаю, что могу быть вам полезен. О пропаганде речи быть не может, но я отлично стреляю, неплохо дерусь и умею метать нож, – и добавил, сердито уставившись на Амарго: – И дайте мне наконец зеркало, за кого вы меня вообще держите?

Да, злость, конечно, хорошая вещь, от многого помогает… Но неизвестно, поможет ли она человеку, которого сжигает Огонь. Что же с тобой делать, девочка, с тобой и твоим Огнем, который явно слишком силен для тебя? Поделилась бы со мной, что ли… Или со своим другом Элмаром, может, стихи бы начал писать поприличнее. Вот ведь какие кренделя иногда крутит судьба…