Андрей Николаев - Врата Атлантиды

Даже когда пропивать в доме было уже нечего, у Рогозина и мысли не возникало продать «карабелу».

А неделю назад приключилась с ним забавная, мягко говоря, штука, после чего он и решил отыскать своего ученика Игоря Корсакова. Почему Игоря? Да потому что знал Рогозин, что Корсаков близок к миру искусства, поможет верно оценить то, что нежданно-негаданно оказалось у него в руках.

Рогозин закрыл глаза, вспоминая.

В тот пятничный вечер подвалила халтура: в конторе возле метро «Полежаевская», где Рогозин в основном и коротал дни, срочно потребовалось разгрузить фуру с компьютерной мебелью. Рогозин и еще трое таких же, как он, бедолаг согласились раскидать товар на склад за сто баксов на всех. Хотя грузчиками платили по сто пятьдесят на рыло. Однако деньги были нужны, ну и взялись мужики. С семи вечера и до трех ночи вкалывали, как черти — один в кузове фуры, трое внизу бегают, таскают столы в упаковках на склад. Только три раза перекурили. Наниматель не обманул, расплатился по договору, да еще пару бутылок водки поставил. Не хотел Рогозин пить, потому что знал: если капля в рот попадет, все, считай, на неделю загулял. Однако не удержался.

Сначала пили вместе, под нормальную закусь, потом, как обычно, кто-то заметил, что сосед выпил больше, а денег дал меньше. Слово за слово, передрались и разбежались кто куда. Потом пил он один, потом с кем-то, кого помнил смутно, а очнулся на третий день на Карамышевской набережной, возле речного порта, где баржи разгружают. Увидел свое отражение в воде и решил, что пора завязывать: морда разбита, одежда в глине. Взял он пол-литра в два часа ночи, глотнул из горла — уж очень колотило, — и почапал домой по Третьему Силикатному проезду. Идти было не меньше часа: жил он недалеко от метро, за Хорошевским шоссе, возле Октябрьских казарм. Уже прошел он пятый автобусный парк, углубился в гаражи, подбадривая себя экономными глотками из бутылки, как услышал что-то весьма странное для ночного города. А услышал Рогозин звон холодного оружия, крики сражающихся, отрывистые команды на непонятном языке. «Кино что ли снимают,» — подумал он, осторожно проходя вперед и выглядывая из-за гаражей.

На пятачке между ржавых автомобильных остовов рубились мечами и топорами две группы воинов. Кошмарные уроды в кожаных доспехах и светловолосые полуголые бойцы в тускло блестевших поножах, наголенниках и кирасах. Битва была равная: если падал светловолосый, тут же рядом валился на землю урод с безгубой клыкастой мордой. Рогозин повел головой, высматривая режиссера, камеру, осветителей. Нет, никого не было, и только луна освещала побоище. И хотя свет был тусклый, видел Рогозин все хорошо, будто днем. Он еще решил, что «горячка» начинается. При «белочке» и слуховые, и зрительные глюки не редкость, но уж очень логично все выглядело. Словом, кино, да и только. Чистый Голливуд на автомобильной свалке. Еще одна особенность битвы поразила его. Вот топор развалил голову бойца, с хрустом врубаясь в кость. Короткий вскрик, всплеск темной крови, хлюпанье. Оседает на землю безвольное тело, и начинается подлинный кошмар: бегут по телу огоньки, будто бикфордов шнур тлеет, и тело сгорает в несколько секунд, обращаясь в золу. А золу топчут оставшиеся противники, ожесточенно нанося и парируя удары. Кровь от ран покрывала тела, но лишь после смертельных ударов бойцы сгорали, покрывая утоптанную землю пеплом. Еще Рогозин заметил, что бьются возле какого-то плоского ящика, норовя защитить его от противника. Только овладеть ящиком никому не удавалось.

Сколько времени он смотрел на схватку — не помнил. Зачаровал его вихрь боя, да и бойцы были под стать друг другу. Никто не уступал, бились насмерть, если конечно считать смертью почти мгновенный распад павших бойцов. Наконец бой стал стихать. Два противника, словно на поединке, один с топором, другой с коротким широким мечом закружили друг против друга. Ложный замах, беловолосый уклонился и тут же получил обоюдоострым топором сбоку в ребра. Его противник торжествующе взревел, но, как оказалось, праздновать победу было рано. Беловолосый дернулся, упал на колено и, подавшись вперед, погрузил меч в живот противнику по самую гарду. Мгновение они смотрели друг на друга, а затем осели, рассыпаясь кучками пепла.

Рогозин подождал, не появится ли еще кто, но нет, вокруг не было не души. Он выбрался из своего убежища и осторожно подошел к месту схватки. Плоская коробка, вокруг которой и проходило сражение, лежала на земле. Рогозин присел на корточки. Это был деревянный пенал, похожий на сложенную шахматную доску, только узкий и длинный. Рогозин сдвинул скобы на крышке, поднял ее и обмер. В коробке, на бархатном ложе, лежал клинок. Тускло блеснувшая под луной сталь была покрыта узорами, фигурная гарда отделяла лезвие от длинной рукояти. В навершие был вделан огромный прозрачный камень. Рядом с оружием лежали богато разукрашенные ножны, повторявшие форму клинка. Рогозин огляделся. Нет, никого не видно. Он закрыл коробку, подхватил под мышку и бросился бежать. Он едва помнил, как перебрался через речку Ходынку, как бежал по железнодорожным путям в сторону метро «Полежаевская». Опомнился только возле освещенной автозаправки на перекрестке улицы Куусинена и Хорошевского шоссе. Осторожность вернулась к нему. Он внимательно огляделся. Возле метро стояла машина патрульно-постовой службы. Если увидят, как грязный мужик с разбитой мордой что-то тащит под мышкой, точно заберут. Рогозин дождался, пока сине-желтый «жигуленок» отъедет, и только тогда перебежал Хорошевку. Дворами, обходя освещенные места, он добрался до дома. Не сразу попал ключом в скважину замка — руки ходили ходуном. Он не решился рассматривать находку в комнате — второй этаж, с улицы, конечно, не заглянешь, но из соседних домов его комната была как на ладони. Тем более, что занавески на окне отсутствовали. Что поделаешь, нечего ему было скрывать и не от кого таиться.

Рогозин прошел в ванную, включил свет и, поставив коробку на пол, открыл ее. При электрическом свете клинок производил еще большее впечатление. Темный тонкий узор на лезвии был похож на брызги крови, сбегающей по лезвию от дола к режущим кромкам. Он складывался в какие-то символы, но даже приблизительно определить, что за язык, Рогозин не смог. Он с благоговением вынул оружие из бархатного ложа. Сталь холодила пальцы, добавляла уверенности, хоть он и забыл, что это такое.

Это был именно меч, а не сабля — слишком широким и прямым для сабли было лезвие у неведомого оружия. Довольно узкий дол придавал ему жесткость и кончался в верхней трети клинка, переходя в обоюдоострое «перо», чуть более широкое, чем сам клинок. Рогозин положил пальцы на рукоять, поднял меч перед собой, любуясь им, как законченным идеальным произведением искусства. Собственно, меч таковым и был. Длинная рукоять позволяла держать его как одной, так и двумя руками. Овальная узорчатая гарда, немного выгнутая в сторону рукояти, надежно защищала руку бойца. Только сейчас до Рогозина дошло, какая ценность попала к нему в руки. Это была возможность начать новую жизнь, если, конечно, правильно распорядиться находкой.