Татьяна Устименко - Суета вокруг кота

— Хорошо! — сразу же успокоилась черноволосая Айвалин. Ее до предела напряженные мышцы расслабились, прекрасное лицо приняло умиротворенное выражение. — Тогда я подожду. Пусть выспится, ибо носительница старшей крови нужна мне живой и здоровой. Пока живой и здоровой… — хитро усмехнулась она. — Значит, Великая мать наконец-то услышала мои молитвы и послала нам долгожданную добычу. Как я и предполагала, принесенные ей жертвы оказались не напрасными.

— Возможно. — Франк неприязненно покривился. — Воля твоя, но как по мне, так подобный перевод первосортного материала — сущее расточительство. Да и в городе по твоей вине теперь неспокойно…

— Жалеешь тех трех девчонок? — удивленно приподняла соболью бровь Айвалин. — Нашел о чем печалиться…

— Я голоден! — исчерпывающе заявил мужчина. — При чем тут жалость? Ты торопилась, забрала только их кровь и не позволила мне прикоснуться ни к одной из девушек… — Франк с сожалением вздохнул и плотоядно облизнулся длинным синим языком. — Столько первосортного мяса пропало! Я голоден, — повторил он, извлекая из привешенных к поясу ножен пару узких кинжалов. — Пожалуй, выйду в город, поохочусь… Конечно, если я тебе пока не нужен, госпожа? — И монстр изобразил некое фамильярное подобие поклона.

— Иди! — напутственно махнула рукой Айвалин, подождала, пока дверь беззвучно захлопнулась за спиной уходящего Франка, подошла к поставцу и сняла покрывающий его платок.

На поставце стояла небольшая, высотой в локоть статуя, искусно выточенная из черного мрамора… Нет, возможно, и не из камня, ибо этот материал производил воистину удивительное впечатление! Именно так должен выглядеть полированный камень, но в некоторых местах он был прозрачен, словно стекло, внутри которого мерцали-переливались огненные искры. Благодаря им фигурка казалась настолько живой и одухотворенной, что Айвалин все время чудилось — еще миг, и высеченная из камня богиня вздохнет, заговорит, сойдет с постамента и заявит законные права на принадлежащий ей мир. Но, увы, этого не происходило. Пока не происходило…

Фигурка изображала женщину, облаченную в нарочито мешковатый плащ, полностью скрывающий ее фигуру. На свободе оставались только руки богини. В правой она сжимала нож серповидной формы, а левой удерживала за волосы отрубленную человеческую голову. Капюшон плаща едва прикрывал макушку статуэтки, позволяя рассмотреть черты ее лица — ужасные и вместе с тем притягательно чарующие. Глаз у фигурки не было, ибо она изображала Морриган — богиню смерти и вечного мрака, не различающую и не разделяющую своих жертв. Основание статуи, выполненное в виде конусообразного, полого изнутри постамента, украшали пять крупных, грубо ограненных рубинов, размещенных по кругу — в специально сделанных для них пазах. Мест под камни было шесть, а самих рубинов — пять. Последний паз оставался свободным…

Айвалин опустилась на колени, молитвенно сложила руки на груди и заговорила, обращаясь к статуе:

— Возрадуйся, о Великая мать, властительница ночи! Твоя жалкая служительница выполнила свое предназначение и поймала долгожданную добычу. Обещаю, скоро я найду путь к Вратам вечной жизни, верну тебе недостающий камень и обагрю старшей кровью путь, ведущий в страну Сид. Скоро мы пойдем домой!..

А тьма в углах комнаты все сгущалась и сгущалась, словно принимая принесенную ей клятву…

Я проснулась от лязга железной двери. Наученная горьким опытом, на сей раз не спешила открывать глаза, а просто лежала, прислушиваясь к себе. Голова вроде бы уже не болит, да и вообще — самочувствие в норме, если, конечно, не считать скребущих на душе кошек… Кстати, а где мои мохнатые сокамерники? Осторожно, почти не поднимая ресниц, глянула на пол… Котов нигде не наблюдалось, очевидно, затихарились в коробках и ни гугу. Вернее, ни мяу-мяу. Хотя, помнится, вчера мне с чего-то втемяшилось в больную голову, будто один из них не только разговаривал человеческим голосом, но даже вел со мной философские беседы. Приснится же…

— О да, ты был прав, она — истинная сидка! — внезапно произнесли красивым женским сопрано, глубоким, богатым бархатистыми интонациями. Кажется, я где-то уже его слышала, вот только где? — Словно сошла с гравюр из моих книг: белокожая и белокурая дочь края Эрин!

Я непроизвольно вздрогнула, застигнутая врасплох. «Интересно, откуда ей известно это название? — изумленно промелькнуло у меня в голове. — Эрин — древняя страна, описанная в манускриптах наших магов. Покинутая эльфами в период их великого исхода и переселения в земли Сид. Эти книги мы принесли с собой из Эрин, вместе с магическими артефактами, в те старозаветные времена, когда, проиграв войну с людьми, народ таутов, возглавляемый Мидиром Дубовым Листом, покинул Эрин и отправился в Сид, ведомый волей богини Дану. Увы, мы не знали одного — в искомых землях эльфы тоже встретят проклятых гойделов. Правда, тамошнее их племя оказалось малочисленным и не сумело оказать достойного сопротивления сыновьям Дану, превратившись в наших подданных. Так мы обрели новый дом…»

— Не притворяйся, ты уже не спишь, — между тем насмешливо продолжила женщина. — Ты пошевелилась и выдала себя, а значит — ты меня слышишь и прекрасно понимаешь…

— И чего тебе нужно? — перебила ее я, резко открывая глаза и садясь на топчане. — По какому праву ты, смертная, захватила меня и удерживаешь в заточении? — Я намеренно позволила себе интонации превосходства, всегда используемые аристократами моего клана при общении с простолюдинами. — Думаешь, поймала звезду и стала ближе к небу? Смотри не ослепни от моего блеска…

— Я ослепну?! Я… — Женщина задохнулась от гнева и замолчала.

Воспользовавшись затянувшейся паузой, я с интересом рассматривала свою тюремщицу. Напротив меня стояла очень красивая женщина, высокая, черноволосая и стройная, скорее даже худощавая. Одета она была без особых претензий на оригинальность — в черный брючный костюм, по фасону близкий к тем, которые носят у нас в Мидире. Но следовало признать, что нарочитая невыразительность этого наряда еще выгоднее подчеркивала ее внешнее очарование — бледную кожу, буйные кудри цвета воронова крыла, темно-карие, почти черные глаза миндалевидной формы. Но что поразило меня больше всего — так это ее возраст, а вернее, его полнейшая неопределяемость. Она выглядела и старой и молодой одновременно, ей можно было дать и восемнадцать и шестьдесят лет, хотя нечто инфернальное, присутствующее во взгляде этой странной особы, утвердило меня в осознании того, что пора ее юности миновала давным-давно…