Галина Гончарова - Полудемон. Месть принцессы

Нет уж.

Мне нужен мой светлый образ в глазах окружающих. Образ вполне определенный и ясный.

— А если напасть ночью?

— А ночью они не прикроются пленниками? — ехидно интересуется полковник. — Милосердие обретут?

— На ночь они пленников загоняют в пещеру. И если перекрыть к ней доступ…

— И кто это сделает?

— Я.

— Ваше высочество!

— Алекс.

С Фарном мы давно перешли на имена. «Алекс» ведь произносится быстрее «высочества», правда?

— Алекс, ты рехнулся! Они тебя в капусту порежут!

— Не успеют!

Разбойники были не дураками — и заняли узкое глубокое ущелье. Перегородили проход, чтобы их не атаковали в лоб, а спуститься сверху — наши разведчики на это были неспособны. Да и…

Я легко могу это сделать — Анри гонял меня по горам, к тому же мои когти отлично находят любые неровности в камне. Но то — я. И в истинном облике.

А вот люди… Несовершенные они создания.

— А если успеют? Они там хорошо укрепились!

— Фарн, если я не смогу спуститься сверху, проблемы не возникнет. Если смогу — уж пару минут против пяти-шести ушлепков я продержусь. А больше на меня и не нападет. Вы займетесь…

— Ночь же! Ничего не видно!

Я вытаскиваю из-за шиворота один из амулетиков, которых носил целую связку, чтобы списывать свои промахи, и показываю Фарну:

— Мне видно будет. И не думай, не отдам. Работает только у меня, на меня чаровали.

Фарн думает достаточно долго, но потом, после уговоров и почти прямого приказа — машет рукой:

— Сдохнешь — обратно не приходи.

Я фыркаю. Некромант, вообще-то, единственная категория, которая могла такое сделать. В смысле сдохнуть, а потом прийти в гости. Или за убийцей. Сказать бы Фарну, насколько он угадал, — сам бы сдох. От потрясения.

Но я решаю помиловать полковника — и так дефицит толковых военных — и занимаюсь сборами. Простая одежда — штаны и рубаха, моя сабля за плечами, маленький щит, пояс с ножами, веревка — а больше ничего и не нужно. Разведчики проводят меня туда, откуда смотрели на лагерь сами, — и я удобно устраиваюсь на скале, ожидая, пока стемнеет. Заодно приглядываюсь.

Спуститься я тут смогу. Еще как.

А вот кто другой… Склон неустойчив, людям вообще несвойственно хорошо видеть в темноте, камни посыплются — и их раньше из арбалетов расстреляют. До спуска. На этом склоне любой будет как мишень.

Кроме полудемона.

Штурм назначили перед рассветом, поэтому, когда все угомонились, я тихо соскальзываю вниз по стене. Туда, где в пещере кто-то плачет, стараясь никого не потревожить.

Стоит ли упоминать, что меня не заметили? Часовой, который доблестно дрых у входа в пещеру с пленными, так и отправился на встречу с предками. А я примерился к замку.

Открыть — две минуты, но надо ли?

Сколько я знаю о пленниках — они никогда не облегчают задачу своим спасителям. Вечно то бегают, то визжат, то еще чего делают в неподходящий момент. А то просто подворачиваются под руку какому-нибудь подонку, ведь заложниками так удобно прикрываться. Нет уж, пусть посидят.

Я аккуратно оттаскиваю часового за камни, накидываю его плащ и жду.

Теперь уже недолго.

Тьен Клеймор тихо выругался. Всхлипывания Сальи разбудили его — и до утра теперь поспать точно не удастся.

Жалко девчонку. А себя-то всяко жальче, себе-то больнее…

Девку точно не убьют, разве что попользуются, а вот его…

Да, и так вот бывает. Едешь ты по горам, сопровождаешь баронских детей в столицу — и тут на тебе! Разбойники! И что может сделать против них безобидный специалист по древним языкам?

Умереть.

И то не дали. Кинжал выбили, по затылку врезали — и очнулся он уже в этой пещере, в клетушке, где и свинье тесно было бы. Впрочем, судя по запаху, свинью тут и держали, пока она не сдохла в страшных мучениях.

Негодяи честно предложили всем — либо платите, либо сдохнете. И отписали барону Аврису, мол, у нас ваши двое детей. Теперь ждали денег.

Тьен нашел глазами своих учеников. Стало чуть полегче.

Хорошие мальчишки. Умные, серьезные, просто, как и барон, они скорее книжники, чем воины. Вот и не отбились. Тут уж кому что дано.

А что будет сейчас?

Тьен очень боялся. Убить мало этих подонков!

За себя, за мальчишек, за крестьянских девочек, которые плачут в соседних клетушках…

Тень часового чуть дернулась, расплылась, мужчине послышался хрип — и тут же все стихло. Поперхнулся, наверное.

Или подавился… Да какая разница! Хоть бы эти сволочи все передохли! Со стороны выхода из ущелья послышался шум. Тьен прислушался.

Кто-то напал на этих гадов?!

Но кто?!

И что…

— Где заложники?! — раздается громкий крик. — А ну подать их сюда, сейчас мы пару голов выкинем королевским солдатам под ноги!

И матерщина.

Тьен замирает, понимая, что это конец. Сейчас его вытащат из клетки, благо он ближе всего ко входу, снесут ему голову… будет ли он что-нибудь осознавать в миг смерти?

Этого Тьен так и не узнал, потому что перед решеткой встала невысокая фигура.

— Назад, твари!

Мужчина замер, вглядываясь в темноту.

Кто-то решил за них заступиться?

Кто?

Он должен, обязан увидеть этого человека!

И увиденное превзошло все его ожидания.

Когда эти твари кинулись за заложниками, пришлось выйти из тени. Я подхватываю щит и встаю прямо перед дверью.

Солдаты ломятся через заграждение, бандиты рвутся к заложникам, а я — убиваю.

Жестоко и страшно. Мне надо просто не двигаться с места, за спиной у меня опасности нет, а разбойникам позарез надо пройти мимо меня.

И они лезут…

Вот на меня с бычьим ревом и такой же грацией бросается верзила, на две головы выше меня и в два раза толще. Отхожу в сторону, пропускаю его, изящно уворачиваюсь — и добиваю ударом в затылок.

Щит на моей руке — особенный. Анри лично заказывал для меня нечто подобное. Он небольшой, полностью закрывает запястье и руку до локтя, представляет собой цельнокованую пластину с заточенными краями и острыми гранями.

Такие щиты очень любят кочевники.

Не просто так — ими удобно сражаться с седла. Правда, себе степняки обычно делают оковку, и у них щиты скорее режут. Мой же наносит глубокие рваные раны.

Я не сражаюсь, нет. Я убиваю.

Любой, к кому я прикасаюсь, падает, чтобы больше не встать.

Щитом — по горлу. Саблей — по тем местам, где кровяные жилы подходят близко к коже.

Предсмертные хрипы сливаются в симфонию боли и ужаса. Я наслаждаюсь криками умирающих — и слизываю капли крови, когда они попадают на лицо.