Светлана Багдерина - Не будите Гаурдака

— Практикуясь на одних королях, много опыта не приобретешь, — с сомнением нахмурилась Серафима.

— Вы мне не доверяете? — уязвленно насупился эскулап.

— Моя троюродная бабушка — знахарка, — словно извиняясь, пожала плечами царевна. — И она всегда подчеркивает, как важна для человека медицины практика. А Дуб, насколько мне известно, был здоровья богатырского, а кроме деда семьи другой у него не было… Поймите нас правильно, нам всем очень дорога наша Эссельте, и если есть хоть малейшее сомнение…

— Ах, вы об этом… — смешался Фикус. — Нет… по правде говоря… я… э-э-э… не только его величество пользовал… но и всех, кто живет во дворце… от министра до конюха…

— Бедняга… — покачал головой Ахмет, и черные выразительные глаза его сделались еще темнее и печальнее. — Это ужасно…

— Тронут вашим сочувствием, ваше величество, но работы у меня не так уж много, — сбитый с толку, расшаркался лекарь.

— …Какая жестокая судьба… Свалиться с сеновала, на котором трудился всю жизнь — и вот так вот… — точно не слыша слов знахаря, продолжал калиф.

Почтенный врачеватель, снова не уловивший причудливый полет ассоциаций шатт-аль-шейхца, стушевался до невозможности, покраснел, не зная, кого винить в очередном конфузе, и чтобы сгладить неловкость — перед самим собой, в первую очередь — забормотал, энергично, хоть и не слишком связно:

— Вообще-то, Каштан не совсем свернул себе шею… чтобы не сказать, совсем не… Если быть точным, он проломил голову о ведро… очень неудачно ударился при падении — самым темечком…

— Там высоко? — быстро полюбопытствовал волшебник.

— Не очень, метра два, не больше… но, видно, судьба, как справедливо заметил его величество калиф Ахмет Гийядин…

— Да уж… судьба… — хмыкнул отряг, и тут же горделиво добавил: — Вот я как-то свалился с коня — и тоже головой на ведро. Так ведро — в щепки, а голове — хоть бы что!

— У вашего величества деревянные ведра? — пораженно расширились глаза Фикуса.

— Ну не железные ведь! — хмыкнул рыжий конунг.

— Богатство вашего королевства должно быть невероятно… — с почтением склонился лекарь. — А в нашей стране делать ведра из дерева — непозволительная роскошь, доступная только королю, но зачем королям ведра?..

— А из чего же ведра у вас? — ошеломленно уставился на знахаря Иванушка.

— Из меди, ваше высочество. Дешево и практично. Но, похоже, падения на них чрезвычайно пагубно отражаются на здоровье… Бедняга Каштан… воистину, злая судьба. Еще несколько дней — и быть бы ему королем… подумать только…

— Королем?! — изумленно вытаращил глаза калиф. — Но он же…

— Да, ваше величество, он бастард, — в кои-то веки уловил ход размышлений южного гостя знахарь, — но по закону нашего королевства при отсутствии законных наследников, то есть родных детей монарха, рожденных в браке, престол наследуется его бастардами в порядке старшинства по мужской линии, а если таковых не окажется — то по женской. Только не спрашивайте меня, чем это обусловлено — закон есть закон, какой бы… э-э-э… удивительный… он ни был.

Но никто из присутствующих и не подумал просить пояснений на этот предмет.

— А наследники-женщины… из незаконнорожденных… у Дуба Третьего были? — заинтересованно приподняла голову с подушки принцесса.

— Женщины?..

Врач прикусил губу, а глаза его панически забегали по комнате — с картины на картину, с портьеры на портьеру, словно он рассчитывал прочесть верный ответ — или получить подсказку — там.

— Эссельте, лежи смирно! — сурово обернулась к ней Сенька и, пока никто не видит, одобрительно подмигнула. — Тебе нельзя перевозбуждаться!

— Нет, я не могу лежать смирно и не перевозбуждаться, пока не узнаю! — капризно надула губки гвентянка. — Это же так волнительно!.. Такие события!.. И опять, как всегда, женщины остаются за бортом только потому, что они — женщины! Лекарь, ответь же мне, пожалуйста, не молчи, как ваши садовые истуканы!

— Я… да… мне пора идти… очень срочное дело… я вспомнил… вдруг… — невпопад и сбивчиво затараторил Фикус, не глядя гостям в глаза, подхватил саквояж, и с таким видом, точно ожидал, что его вот-вот начнут бить, проворно попятился к двери. — Я… доложу его величеству Тису о состоянии ее высочества… сообщу о предписанном лечении… незамедлительно… засим откланяюсь… был счастлив услужить… оказаться полезным… до свидания… ваши величества… ваши высочества…

Заведенная за спину рука знахаря резво нащупала ручку, дверь распахнулась перед ним и через секунду прикрылась, мягко щелкнув язычком замка.

В комнате на несколько мгновений повисла задумчивая тишина.

— Если бы я замахнулся на него топором, он вряд ли выскочил бы быстрее, — дивясь, первым нарушил молчание Олаф.

— То, что он не… — заговорил было Иванушка, но супруга его опередила.

— Кириан, солнце наше поэтическое, — ее взгляд нашарил среди товарищей пристроившуюся на кресле у окна насупленную фигуру. — Твоя лютня с тобой?

— Всегда со мной, — любовно погладил менестрель изысканный подарок калифа взамен погибшей под развалинами в Шатт-аль-Шейхе.

— Пожалуй, мы все были бы сейчас не прочь послушать что-нибудь задушевное, продолжительное и экспрессивное, — мечтательно закатила глаза Сенька, и едва уловимая шкодная ухмылка прошмыгнула по ее губам и пропала.

Бард, готовый уже с негодованием отказаться, ссылаясь на дюжину причин, среди которых не последнее место занимало утреннее побоище и отсутствие еды уже в течение нескольких часов, насторожился.

— Ну, если вашему высочеству очень желается?..

— Чрезвычайно, — обворожительно улыбнулась царевна и как бы невзначай оглядела гобелены и занавеси на стенах апартаментов — по которым минутами ранее метался взор атлана. — Превзойди сам себя, Златоуст — такой благодарной аудитории у тебя еще не было, клянусь.

— Баллада о Сколопендре и Дихлофосе подойдет для услаждения слуха моей разборчивой публики? — деловито поинтересовался менестрель, подвигая кресло поближе к кровати принцессы и собравшемуся вокруг нее военному совету.

— Именно ее я и хотела попросить! — просияла Сенька.

— И пусть враги опасаются… — ухмыльнулся в кулак Агафон, имевший однажды возможность прослушать сие бессмертное творение Кириана от начала до конца.

Миннезингер тонко улыбнулся, пробежался умелыми пальцами по струнам, возвращая на место загулявшие тона и полутона, откашлялся — и грянул:

Ныне спою я вам песнь о любви беспримерной,Той, что в веках остается и сердце тревожитВсем без разбора: и девам младым и мужам сребровласым,Рыцарям гордым и домохозяйкам прилежным,Знатным вельможам и простолюдинам и среднему классу;Той, что подобно светилам, с небес полыхающим ярко,Светит для смертных огнем своим неугасимым…

— Премудрость твоя, о дева, чей разум подобен булату, сомнению подвергаться не может, но за что нам, бессчастным, после всего, что уже стряслось, еще и это?.. — заморгал калиф и жалобно скосился на барда, самозабвенно заливающегося певчей вороной в брачный период.