Елена Хаецкая - Полководец

Внезапная мысль осенила Евтихия. Скорее всего, преступление против члена гильдии будет судить господин Тиокан. О, если бы только господин Тиокан вспомнил, о чем идет речь и что именно поставлено на кон! Только бы господин Тиокан узнал Евтихия и сообразил, что он совершил и, главное, ради чего. Тогда дело можно считать выигранным. Конечно, возможен и другой вариант: господин Тиокан все поймет, но сочтет нужным принести преступника в жертву, дабы сокрыть истинные мотивы и вообще… все сокрыть.

Все эти сложные раздумья утомили Евтихия. Голова у него болела, иначе он бы, наверное, заснул.

Он прислушался. Дом ожил — наступило утро. И чем дольше прислушивался Евтихий, тем больше разнообразных звуков он различал.

Из кухни доносился звон посуды и гомон голосов: очевидно, стряпуха и ее помощница обсуждали сегодняшнее меню. Кровяная колбаса, немного тушеного мяса, как любит господин Руфио Гампил, с небольшим количеством пряной приправы, непременно овощи, обжаренные в муке… И, разумеется, охлажденное вино. Белое, как любит господин Руфио Гампил. А на десерт — кусок от преступника. В сахарном сиропе, как любит господин Руфио Гампил. Господин Руфио Гампил нередко кушает преступников и всегда в очень сладком и густом сахарном сиропе. Ему нравятся филейные части. Конечно, предпочтительнее было бы поймать женщину, но если таковая и имелась, то она куда-то бесследно скрылась, так что поневоле придется довольствоваться филейной частью мужчины.

Мы ведь можем не говорить господину Руфио Гампилу, что это мужчина. Мы ведь можем сказать ему, что поймали и разделали для него женщину. Хотя тот мужчина в кладовке довольно молоденький, хи-хи, я его хорошо разглядела.

Возьми-ка нож, Анеле, вон тот, поострее, и поднимайся-ка ты в кладовку. Да не будь такой дурочкой и не бойся, он же связан. Мы его не стали коптить, как в прошлый раз; тогда господин Руфио Гампил жаловался на то, что преступник попахивает дымком. Мы выдержали его в сиропной кладовке. Там немного пыльно, зато сладкий воздух, так что он теперь пропитался нужными парами и его вполне можно подавать на стол.

Я пока приготовлю сироп, а ты бери-ка нож, Анеле, да не будь такой дурочкой и поднимайся в кладовку, и отрежь от парня кусок филейной части. Неси скорее сюда, чтобы я успела его заложить в сироп. Десерт нужно подавать вечером. У нас с тобой еще уйма хлопот.

И Анеле, конечно же, тотчас перестанет быть дурочкой, и возьмет нож… мда. А стряпуха тем временем начнет врать господину Гампилу: «Какой там мужчина, господин Руфио Гампил, здоровья вам на сто долгих лет, какой там мужчина!.. Свежайшая молодая женщина, поверьте мне. Что с того, что он выглядел как мужчина, вы просто не поняли, потому что были шокированы ее ужасными выходками. Разумеется, это женщина, свежая молодая женщина с пухлыми филейными частями, очень сладенькими».

И Анеле будет стоять рядом, руки под фартуком, и кивать с глупым видом: «О да, я сама отрезала от нее кусочек и все видела. Разумеется, это женщина. Уж я-то хоть и дурочка, но женщину от мужчины отличить сумею. Хи-хи».

Наверное, Тиокан, хранитель уставов, уже здесь. Вот его почтительно провожают к постели, на которой возлежит смертельно обиженный, ужасно испуганный и слегка придушенный господин Руфио Гампил. Поддерживая маленького могущественного человечка за локоток, верзила-лакей усаживает его на стул и придвигает — вместе со стулом — к кровати, на которой колышет шелковым брюхом господин Руфио Гампил.

И Тиокан выслушивает от начала и до конца всю ужасную историю кражи и нападения. Среди ясной ночи, господин Тиокан! Какой-то чужак. Хвала небесам, это, по крайней мере, не горожанин. Неизвестный человек. Он ничего не говорит, но установить его личность не составит труда. Нужно просто выяснить, у кого сейчас гостят приезжие, и обойти их всех, задавая соответствующие вопросы. Это ведь нетрудно, не так ли?

И господин Тиокан кивает и заверяет господина Руфио Гампила, что нет ничего сложного в том, чтобы обойти девятьсот девяносто девять мастеров — а именно столько и ни мастером меньше обитает в Гоэбихоне, — и всех их расспросить касательно дел с чужестранцами, контрактов с иногородними и связей с поставщиками и заказчиками, приезжающими к ним издалека. В общем-то это, конечно же, плевое дело и оно будет обстряпано в ближайшие несколько часов. Господин Тиокан прямо сейчас встанет и побежит. Он уже бежит. А если он все еще сидит, то это лишь видимость, потому что на самом деле он уже мысленно стучит в первую дверь и мысленно получает ответ: — Это не ваше дело, милейший, пока я не нарушаю ни одного пункта уставов! Ибо у меня имеются определенные обязательства перед моими заказчиками и моими поставщиками, и я не стану выбалтывать их тайны в угоду кому бы то ни было, даже Руфио Гампилу!

Ах, ах. Господин Руфио Гампил волнуется, глупая Анеле прибегает, она приносит ему подогретую воду с сахарным сиропом, она приносит ему немного охлажденного белого вина, она приносит ему орешков в тягучей патоке, и пока ее господин всеми этими подношениями успокаивает свои истерзанные нервы, Анеле обмахивает его опахалом и причитает:

— Ах, какой бледненький, какой утомленный сегодня господин Руфио Гампил!

Руфио Гампил смотрит на нее с постели и видит, что служанка превращается из живой девушки в клубок разноцветных ниток, по преимуществу грязновато-белых, как ее волосы и одежда. А затем этот клубок начинает разматываться, как будто некто невидимый потянул за кончик нитки и вмиг превратил аккуратный клубочек в неопрятную гору шерстяных петель, набросанных кое-как друг на друга.

И та же трансформация происходит с господином Тиоканом, только его клубок куда меньше размером и гораздо более темный. И не успевает господин Руфио Гампил издать крик или хотя бы хрип, как кровать под ним расползается, а вслед за кроватью расползается и сам Руфио Гампил…

Евтихий откинулся к стене и вдруг опрокинулся на спину. Стены больше не было. Он лежал на горе рваных, грязных ниток, невесть откуда надерганных и уже испачканных. Над ним внезапно открылось небо: узкое городское небо немаркой расцветки, блеклое, весьма скромное городское небо, робко заглядывающее в просветы между домами. Однако постепенно эти просветы делались куда шире, а небо — гораздо ярче, и скоро уже наглая, ослепительная синева разливалась над Евтихием во всю ширь.

Он подергал руки и опять ощутил веревку на своей шее. Захрипев, Евтихий повернулся набок. Он дернул ногами. Бесполезно. Тот, кто навязал эти узлы, отменно разбирался в своем ремесле. Не распутать, не растянуть и уж тем более не разорвать.

Евтихий судорожно перевел дыхание. Ему казалось, что он бредит, поэтому происходящее вокруг поначалу даже не слишком обеспокоило его.