Сергей Никшич - Соседи

– Уволю, – вдруг сказал он. – Уволю, хоть ты ткни. Жалоб на тебя много, сколько я могу тебя прикрывать, если на тебя положиться нельзя? Только отвернись, и ты уже упырь, а не упырь, так памятник поганишь. За моей спиной. Да и с Гапкой у тебя не все было чисто. Так что собирай свои манатки и возвращайся в родные пенаты. В Упыревку или еще там куда. Заявление пиши и убирайся. Вот так-то.

Сказав все это, Голова вытер со лба пот, потому что присутственное место кондиционером оборудовано не было. Но Тоскливец опять промолчал, и тут сильный порыв летнего жаркого ветра распахнул окно и в него влетело несколько новых, хрустящих купюр. Голова бросился их ловить, Тоскливец тоже, и они, отталкивая друг друга, протягивали потные ладони к невиданному счастью, которое наконец их не обошло. Одну купюру они схватили одновременно, и каждый, разумеется, потащил ее к себе, и она сразу же превратилась в две половины бывшей купюры. А тут они одновременно выглянули в окно и увидели, что над Горенкой разразилась метель. Из денег. И бросились на улицу, и давай ловить деньги, а те норовили увернуться якобы под порывом ветра, а на самом деле из вредности, но тут Голова припомнил, что дома у него, а точнее, в том доме, где он жил у Гапки, был большой бредень, и он бросился к Гапке и забарабанил в дверь. Но в ответ услышал лишь сонные голоски наших прелестниц, которые вопрошали незнакомца, зачем он пожаловал в их обитель и с какой целью он отрывает их от молитвы. И пусть лучше он уйдет, а они тогда помолятся и за него, и за его душу, и будет ему светло, и радостно, и спокойно, как на Святое Рождество, и, может быть, он не будет тогда барабанить в дверь к чужим людям, а заглянет в собственную душу и обнаружит, что и там еще не перевелась доброта…

Голова с отчаянием выслушал их наставления, но тут с ужасом заметил, что туча из денег проходит Горенку стороной, и опять пуще прежнего забарабанил по двери.

– Открывайте, дуры, открывайте! Это я – Голова! Мне бредень нужен. Открывайте!

Но это был не тот случай, когда «стучите и вам откроют». Внутри дома воцарилась напряженная тишина. Уж слишком дорого обходились его прошлые визиты.

– Ладно, – сказал он. – Не надо меня в дом пускать. Только бредень вынесите и все. И я сразу уйду, потому что все равно он мой, а не Гапкин. Да и зачем он ей? Женихов ловить?

Тишина стала еще более напряженной, как пауза между двумя раскатами грома. И он в который уже раз пожалел о том, что сказал. Быть может, своего бредня ему теперь придется ждать до скончания века. И удача опять пройдет стороной. Повезет только Тоскливцу, у которого руки вечно потные и липкие, и к ним прилипает все подряд. Особенно купюры. А ему не везет. И от отчаяния он так навалился на дверь, что чуть ее не выломал. Гапка струхнула, и он услышал ее шаги.

– Поаккуратнее там, поаккуратнее, гора сала, – услышал он ее почти ласковый голос. Гапка упорно не замечала того, что живот Головы словно испарился и фигура у него теперь, как у двадцатилетнего парубка. – Нечего дверь ломать! Вот тебе твой вонючий бредень, не знаю даже, что ты им ловил…

Давно не смазанная дверь со скрежетом распахнулась, Гапка кинула бредень к ногам Головы и тут же закрыла дверь. Голова услышал, как она закрывает ее на цепочку и задвигает засов.

«Подлая, – подумал Голова. – Из-за нее даже в дом, где прожил всю жизнь, не зайдешь. И все дело в том, что она была слишком нормальной. Нормальной до ненормальности. Разве человек, который все делает как все и всегда во всем прав, может считаться нормальным? По-моему, такая нормальность как раз свидетельствует о ненормальности».

– Гапка, ты ненормальная, слышишь!!! – закричал Василий Петрович, но из-за двери послышались молитвы. Молились, как он понял, за его заблудшую душу.

Но времени вслушиваться в молитвы у него не было, и он бросился бежать на площадь к сельсовету, потому что купюры летели с неба только туда. И стал прыгать с бреднем по площади, как козел по весне, чтобы и себе ухватить пару чемоданов хрустящих, пахнущих типографской краской бумажек. Тоскливец подвизался неподалеку, но ему бредень и вправду не был нужен – деньги намертво прилипали к его ладоням, и он сладострастно рассовывал их по карманам и снова принимался гоняться за ними. А тут подоспел и Павлик, которого правильно прозвали Прыгучим. Он так стал гонять по площади, словно был мячиком из натурального каучука. И при этом успевал причитать о том, что с ним поступили не по справедливости, не предупредили о том, что будут давать деньги, обошли, обокрали и так далее.

– Кто тебя мог предупредить? Кто?!! – зарычал на него Голова. – Никто не знал!

– Обокрали, обошли, – продолжал нудить Павлик, гоняя по площади.

Надо честно сказать, что Голова совсем взмок, бредень захватывал намного меньше купюр, чем ему хотелось бы, и он опасался, что Тоскливец и Павлик разбогатеют, а он будет по-прежнему жить на Галочкиных хлебах и почти забесплатно протирать штаны в присутственном месте. Но тут солнце выглянуло из-за туч и чуть не скатилось с горизонта от хохота. И в его лучах купюры-фантомы растаяли, как туман, и Голова, который как раз ловил последнюю из них бреднем, предстал перед районным начальством, которое неожиданно въехало на площадь в покрытой толстым слоем пыли «Ниве». Начальство изумленно взирало на Голову, который, как казалось, ловил бреднем воздух. Тоскливец и Павлик замерли в немой сцене. Тоскливец боялся даже подумать о том, что в карманах у него ничего не окажется, а так оно на самом деле и было, а Павлик сразу смекнул, что его надули, и приготовился выпустить из себя очередную порцию стенаний и жалоб на несправедливое к нему отношение.

Акафей вылез из машины, подошел к взмыленному, как беговая лошадь после гонки, Голове, деловито заглянул в бредень и ничего там не обнаружил. После этого он, как ветеринар кролика, осмотрел Голову, проверяя того на дееспособность. Но Голова был трезв, и не было никаких признаков того, что он уже успел отметиться в корчме.

К счастью для Головы, сельчане отсутствовали, потому что были заняты облапошиванием горожан на рынках, и потому можно было не опасаться, что по селу, как лесной пожар, распространятся дикие слухи о дожде из несуществующих денег. Черт принес на площадь только Явдоху, которая, как известно, овощами не торговала и последнее время жила, как и положено супруге, на деньги Богомаза. Увидев эту малопонятную для непросвещенного зрителя сцену, Явдоха сказала:

– Мертвые деньги на деревню посыпались. Не к добру! Районное начальство посчитало участие в этом бреде ниже своего достоинства, и «Нива», выпустив струю удушливого черного газа, рванула на поиски лучшей доли. А Голова, за неимением лучшего занятия, принялся ругаться с Явдохой.