Гай Кей - Поднебесная

— Они убили шаманку! — крикнул Тай через плечо. — Она лежит мертвая на заднем дворе! Мешаг вон там! Берегитесь того, кто на полу! Я его только ранил!

Три человека схватили лежащего на полу, подняли и держали на весу, будто куклу. Ему нанесли сокрушительный удар в висок, но не убили — Тай это отметил. И в тот же момент услышал, как один из племени богю сказал:

— Последнего тоже оставьте. Он нам пригодится.

Услышав эти слова, человек, стоящий перед ним, внезапно изменился в лице. Тай запомнил это выражение лица. Иногда он видел его по ночам, когда закрывал глаза.

Этот человек отступил назад, к занавеске. Приставил к себе меч острым концом, держа за рукоять обеими руками. Он пытался заколоть себя, но не успел: две точно посланные стрелы вонзились ему в каждое плечо. Меч упал на пол.

И тогда человек закричал. Ужасный крик, рожденный чем-то гораздо более сильным, чем боль от ран, подумал Тай.

Чуть позже он начал понимать…

Я бы тоже так закричал, думал он на обратном пути на юг (они выехали в тот же вечер, не желая оставаться у озера, стремясь уехать от него как можно дальше).

Я бы тоже постарался убить себя, если бы имел представление о том, что произойдет до того, как мне позволят умереть. А тот человек явно это знал. В каком-то смысле это и было самым ужасным.

Катайские кавалеристы — люди Тая — бросились вниз по склону, когда услышали крики и вопли, но в хижине все уже было кончено раньше, чем они смогли вмешаться.

Тай вышел из дома и зашагал к ним по траве. Он потерял ощущение реальности, опять вернувшись на мягкий солнечный свет через такое короткое время. Мир может меняться слишком быстро…

Тридцать катайских всадников остались стоять в стороне, все вместе, и смотрели, что будут делать кочевники. Наблюдали сначала в равнодушном молчании, потом — со все возрастающим, убийственным отвращением.

Кочевники начали с того, что принесли тело старой шаманки из-за дома и сожгли его на погребальном костре, который разложили между хижиной и озером. Они делали это с почтением, с песнопениями и молитвами. По-видимому, старуху осквернили убийством и погребением в земле. Ее следовало вернуть на небо: оставить на открытом месте на поживу волкам и другим животным или ввергнуть в пламя, и она унесется вместе с дымом.

Богю выбрали огонь, потому что начинали большое всесожжение. Они подожгли дворовые постройки, а потом и сам дом, но только после того, как вынесли Мешага на ложе и положили во дворе. Они вытащили тела тех, что убил Тай, охранника и шамана, и, наконец, привели двоих, которые остались в живых. К тому времени они уже были пьяны, эти богю: в хижине нашелся кумыс.

Колокольчики шамана звенели, когда они тащили его тело по истоптанной траве. Его зеркала сверкали, дробя солнечный свет. Тай уже спрашивал себя, не совершил ли он святотатства, убив этого человека? Но сейчас он понял, что это не так. Он совершил нечто такое, что в глазах кочевников сделало его героем. Кажется, ему собирались оказывать почести.

Они пригласили его принять участие в том, что будет дальше, с двумя убитыми и двумя теми, которых специально оставили в живых, но Тай отказался, предпочтя остаться вместе со своими людьми. Со своими соплеменниками из цивилизованной страны.

Его физически тошнило, просто выворачивало наизнанку, пока он смотрел, что происходило дальше. В чем его пригласили поучаствовать. Многим катайским кавалеристам стало плохо, они отходили в сторону, спотыкаясь, или отъезжали верхом, и их рвало в траву.

Империя Катая создавалась на протяжении девяти династий отнюдь не миролюбивыми пацифистами. Ее величие было насильственным, завоевательным, построенным на бойне в течение почти тысячи лет — во время внутренних гражданских войн, или военных действий за пределами меняющихся границ, или с целью защиты этих границ. Такова история: такие костры, как эти, или гораздо большие пожары, кровь и клинки.

Еще во времена Первой династии появились тексты и учения о тактической пользе резни, убийства детей, увечий, изнасилований. О пользе страха, который все это могло вызвать среди врагов, в полных людей осажденных городах, когда перепуганные беженцы спасаются от наступающих армий. Такие вещи были частью того, что делали люди во время войны, а война была частью того, что люди делали в жизни.

Но катайцы не жарили мертвых врагов на кострах и не ели их плоть, взывая к небесам. И не отрезали куски от еще живых людей, привязанных к столбам на земле. И не заставляли их смотреть, с воплями, как пожирают части их тел, поджаренные или сырые.

Огромные столбы плотного дыма поднимались в небо, застилая солнце. Вонь и гарь в ранее безмятежно спокойном месте у северного озера. Треск нескольких костров, вой (людей, не волков) и чьи-то отчаянные, постепенно стихающие мольбы о смерти сменили пение птиц и шорох ветра в листве. Безобразие людей, уничтожающих уединение и красоту осени.

Это продолжалось какое-то время.

Один из кочевников, в конце концов, подошел к катайцам, к тому месту чуть в стороне, где они ждали, успокаивая пугливо вздрагивающих коней. Он был до пояса обнажен, широко ухмылялся и размахивал отрезанной по плечо рукой человека. С нее капала кровь, и с его подбородка — тоже.

Нетвердо держась на ногах, богю протянул человеческую плоть Таю, как герою, достойному отведать этот замечательный приз. Он явно давал чужаку-катайцу еще один шанс.

Стрела вонзилась в его грудь, когда он стоял перед ними. Кочевник умер мгновенно.

Какое-то мгновение Тай не мог поверить, что это произошло. Это было абсолютно неправильно, потрясающе неправильно. Он стоял, онемев от изумления. И каким бы кратким ни было это мгновение, оно было слишком долгим для командира в этом месте. В таком месте, каким оно стало.

Его солдаты, словно эта единственная стрела дала выход для их собственных демонов, их безумной реакции на тот ужас, свидетелями которого их заставили стать, вдруг вскочили на коней — все сразу, плавным, тренированным движением, словно им отдали приказ.

Выхватив луки и мечи, притороченные к седлам, они ринулись вперед — духи мщения, ставшие ими по своей воле, — к кострам и в дым. Охваченные жестокой яростью. С ощущением, что эта отвратительная дикость может быть уничтожена, стерта только их собственной дикостью.

Такое понимание событий пришло к Таю лишь потом. В тот момент его мысли не были такими отчетливыми.

Его всадники ворвались в группу малочисленных, пеших, пьяных от кумыса кочевников, этих пошатывающихся, залитых кровью людей, ради помощи которым они приехали на север, — и они убили их всех между кострами.