Александр Талал - Влюбиться в эльфа и остаться в живых

«Человек», значилось в соответствующей строке, и дальше: «Слишком много знает. Держать под наблюдением. При необходимости ликвидировать».

Дюша скучал под лестницей. По коридору постоянно сновали туда-сюда, кто-то кричал про недостающий реквизит, и «хватит таскать фрукты из королевского дворца, буду штрафовать, придется заменять бутафорскими, а вдруг Золушка, не предупрежденная, однажды зубы обломает?!» Диджей занял себя построением крепости из пластиковых стаканчиков, но это занятие ему быстро надоело по причине архитектурной примитивности. Подмывало посвистеть в свистки и обнаружить разницу в тембре, но шуметь нельзя. Покопавшись в интересном театральном мусоре, Дюша нашел флакончик с мыльными пузырями, чем и скрасил ожидание вполне радужно.

К урчанию холодильной камеры вдруг добавился низкий гул, и Женя обратил внимание, что восточная стена кабинета наполовину завешена портьерой черного бархата. Зрители возвращались в зал.

Наспех сложив папки в ящики, он отодвинул край портьеры. Толстое стекло наверняка было прозрачным только в одном направлении и зеркальным со стороны зала, но, дабы не рисковать, он оставил лишь небольшую щель. Гигантская люстра мягко угасала – пышная бисерная гроздь под потолком, идеальная, но недосягаемая брошь для толстой эльфицы в бриллиантах, как золотой райский желудь для белки из «Ледникового периода», всем желудям желудь, и никак не дотянуться до него, потому что он – воплощение Мечты.

В угасающем свете занавес пополз в стороны, дирижер в оркестровой яме благоговейно замер, подвесив весь оркестр на кончике своей волшебной палочки… Королевский бал! Пары замерли в предвкушении танца, касаясь кончиками пальцев кончиков пальцев, корсеты, камзолы, кюлоты, панье, кружевные манжеты, шнуровки, и в середине Катя со сказочным принцем. Навалять бы этому принцу…

Дирижер вздрогнул в экстатической конвульсии, и сорвались с места смычки, надулись щеки духовиков, все пришло в движение, и на сцене вступил со своей партией разряженный квартет, часть представления, придворные музыканты короля с лютней, клавесином, виолой да гамба и гобоем, которые, похоже, одолжили за большие деньги из европейских музеев.

Танцоры закружились в ленивом менуэте, высокопарно прохаживаясь, обмениваясь реверансами, их жесты походили на танец механической балеринки из музыкальной шкатулки… О чем сейчас думает Катя? Какое открытие сделала она сегодня? Что означает ромашка на бейджике Корнея? Где-то глубоко Женя уже знал ответ на этот вопрос. Где-то глубоко он был уже на поверхности.

Что-то заело вдруг на сцене. Виолончель повторяла одну и ту же фразу, не решаясь переступить дальше и откатываясь на полтакта назад, и клавесин вторил ей, и гобой, и первая скрипка в оркестровой яме. Это Катю, Катю заело! Золушка, как сломанная кукла, пыталась выйти из реверанса с помощью цепочки из трех-четырех отмеренных движений, но каждый раз будто какая пружинка в ней соскакивала и рывком возвращала ее к началу. В бесконечном повторении тяготящие ухо устаревшие барочные ритмы и подавно действовали на нервы; зрители заерзали; создавался ноющий, нудящий эффект, когда нестерпимо хочется, чтобы что-нибудь, наконец, прорвало, чтобы Золушка вырвалась из заколдованного круга, из плена заржавевшей музыки, и даже в декорациях королевской залы гости озабоченно столпились вокруг Золушки, как бы сопереживая и позабыв про бал.

Катя вдруг распрямилась, уперла кулачок в бедро – как же вы меня тут все достали! – прекращая этот заводной балаган. Музыка затихла. Женя смотрел с восторгом – сейчас моя Золушка всем покажет кузькину мать. И правда: одним внезапным взмахом руки Катя срывает с себя платье! Зал ахнул. Золушка предстала перед публикой восемнадцатого века в черных кожаных шортиках, джазовках, и завязанной в узел над пупком рубахе. Откуда-то возникло в ее руке и переместилось на голову черно-белое твидовое кепи с узором «гусиная лапка» и козырьком вызывающе набок.

Что тут началось! Полетели в воздух камзолы и парики, вышвыривались за кулисы корсеты, панье и кюлоты стремительно сменялись рваными джинсами, лосинами и мини-юбками, а сверху напудренных лиц с мушками водружались банданы и бейсболки. Музыка бодро вступила снова, и вроде бы тот же самый менуэт, но хитро аранжированный под современные дискотечные биты, и раза в два быстрее, а среди четверки королевских музыкантов материализовался диджейский пульт, и лютнист, отложив инструмент и приплясывая, орудовал тумблерами, крутил ручки… Запрыгали по сцене цветные пятна светомузыки, замелькал стробоскоп, откуда-то сверху спустился дискобол на шнуре, и кордебалет во главе с Катей и принцем (навалять бы ему!) исполнял отрывной уличный джаз с элементами хип-хопа, то синхронной армией, то разбиваясь на отдельные хореографические сюжеты, где танцоры крутили напарниц, как хотели, спортивного телосложения парни выдавали мудреный нижний брейк и лихие акробатические трюки, и на фоне всего этого феерического безобразия две девушки в серебристом вращали огненные пои, вырисовывая в воздухе бешеные восьмерки, девятки, шестерки, целые телефонные номера и дифференциальные уравнения…

На лестнице послышались шаги. Женя отшатнулся от портьеры, засуетился, вернулся к стеклу, спешно задергивая портьеру, как было… Щелкнул язычок замка, дверь открывалась… И ему ничего не осталось иного, чем шагнуть навстречу, в спасительное «слепое пятно» у входа, чтобы распахнутая дверь отделила его от входящих…

Принц Эльфийский проследовал к своему кожаному трону за письменным столом, Корней остался с противоположного торца.

– Макар Филипыч. Мне кажется, вы с Катериной слишком мягко обошлись. Я знаю, вы ей симпатизируете. Но этот тон… Она что-то подозревает.

– Она – наша звезда. Я не могу так просто лишить театр примы.

В руке Корнея возник серебряный портсигар, и гладкая его крышка кинула бледное пятно на лицо Принца. Тот поморщился, заслонился ладонью. Недоумевая, Корней застыл с сигаретой в руке.

– Не курить? Петя вроде тут у вас дымил как-то… Пепельница стоит, опять же. Извините.

– Кури, – буркнул Принц. – Портсигар только спрячь. Не люблю отражений, говорил тебе уже. Запоминай с первого раза, и будет тебе счастье в этой жизни.

Корней немного потупил, вспоминая. Зато вместо того, чтобы просто убрать портсигар, он эффектно запустил его в мусорный ящик, и сиял гордостью – вот мы как умеем для правителя.

– Если кто-нибудь узнает, – продолжал Корней, – как Бурмистрова позволяет себе разговаривать с Принцем… Это же беспрецедентно. С Принцем так нельзя. Если с Принцем так можно – значит, и мне можно, и ему, и соседу дяде Пете.