Ника, Эрн и осколки кружев (СИ) - Екатерина Дереча
— Ты будешь видеть лишь морозный узор на этих стенах и своё дыхание, оседающее облачком пара, — прошипел мужчина, склонившись ниже. — Ты никогда не выйдешь отсюда, Моника Гордиан.
— Здесь не работают клятвы, и магия не откликается, но я клянусь вам. Клянусь, что я выберусь и убью вас, инор Гвери. Я не мстительна и не хладнокровна, но я сделаю это. Ваше время закончилось, как и эпоха вседозволенности перевёртышей — я обещаю вам, что очень скоро вся ваша империя лжи и притеснения магов падёт.
Моника говорила спокойно, несмотря на то что дрожала от ярости и холода. И этот её спокойный тон напугал бывшего военного советника — его лицо побелело, а во взгляде на мгновение появился суеверный страх перед предсказаниями малосилков, которые творили историю. Мужчина точно знал, на что способны клятвы и обещания, знал, что провидение сделает всё, чтобы исполнить волю мага, давшего такой обет. Никакие стены и заклятья не спасут от нависшего над ним рока, а линии вероятностей так или иначе спутаются, перекроится реальность, и закономерно наступит итог — тот, который обещал слабый маг в порыве эмоций.
Какое-то время Витторио смотрел на Монику не отрываясь, будто ждал, что прямо сейчас её клятва исполнится. Затем он тряхнул головой, отшагнул от девушки и вышел за дверь. Ника осталась стоять посреди камеры с осознанием того, что произошло что-то очень важное, но пока не могла понять, что именно. Она не грубила, не пыталась напугать бывшего военного советника, даже ни разу не уронила слезинку, но отчего-то кожа покрылась мурашками, словно предвещая и предупреждая. И дело было не в холоде, который проникал сквозь тонкую рубашку — что-то действительно изменилось.
Закусив в отчаянии губу, девушка прошлась по камере и вынула тот самый шарик, что оставила ей Татия. Он походил на одноразовый портал, но был другого цвета — не чернильно-синего, а насыщенного стального оттенка с вкраплениями из золотистых и зелёных переливов. Подумав немного, Ника решила, что это полая сфера наполнена сырой магией, иначе зачем бы стала бывшая подруга давать Монике артефакт, который не сработает в темнице Храма правосудия, защищённой от любого магического воздействия.
Только Инес говорила, что подземная часть тюрьмы не пропускает магию вплоть до двенадцатого ранга. Хватит ли силы маленького шарика и магии из двух артефактов на то, чтобы разрушить стены? Ника села на выступ из того же мрамора, что и стены, уронила голову на руки и принялась ждать. Она и сама не знала, чего ждёт: на помощь к ней никто не придёт — Динстон и Арнан заперты в камере, Кайдо бросил её, Анию не допустят в темницу, а больше рассчитывать было не на кого. Осознание беспомощности накрыло девушку, она обхватила себя за плечи и всхлипнула.
Толку от того, что она храбрилась и пыталась скрыть свой страх? Надо было ещё в той камере рыдать и молить о пощаде, и пусть бы брат сам расхлёбывал ту кашу, которую он же и заварил. И зачем она вообще играла в этикет с этим Витторио? Надо было вонзить в него тычковый нож, пока его не отобрали. Вот что ей стоило чуть приспустить рукав, вынуть нож и исколоть грудь врага? Жалость к себе нахлынула с новой силой. Моника в голос завыла, перемежая слёзы с проклятиями.
— Слабачка! Тщедушная малахольная идиотка! — ругала она себя вслух, ничуть не стесняясь того, что за дверью могут стоять безмолвные исполнители. — Даже на простое убийство не способна! Ну какой из меня член Лиги Трилистника, а⁈
Узор на запястье снова кольнуло, кожу обожгло — совсем как тогда, когда Моника активировала зеркало и обручальный браслет. И снова девушка подумала, что Кайдо шлёт привет и предупреждает, что с ним всё хорошо. Лучше бы обучил её как следует, вместо того чтобы сбегать! Вспышка злости разогнала остатки жалости к себе — теперь Ника злилась на всех. На Динстона, который ставил над ней неизвестный эксперимент, позволяя похищать сестру, держать в неведении о том, что любимый жив, и притаскивая её в эту мундову Рилантию. На Эрнарда, предавшего доверие, на Кевана, который вообще неизвестно в чём замешан. А затем и на Кайдо, поставившего метку и сбежавшего именно тогда, когда он нужен был больше всего.
— Ах, вы хотели, чтобы я стала сильной⁈ — закричала она надрывно. — Вы хотели, чтобы я исполняла ваши капризы⁈ Идите вы все к мунду в… в пасть.
На последней фразе Ника немножко сдулась — всё же настолько неприличные ругательства она никогда не произносила. Эта небольшая заминка привела её в чувство, но не лишила решимости. Покатав на ладони маленький серебристый шарик, девушка решительно смяла его пальцами. Шарик не поддался, Монике пришлось бросить его на пол и со всей силы наступить на него пяткой. Как только прозвучал едва слышный хлопок, девушка почувствовала, как от стоп по ногам поднимается та самая сырая магия, которую она приручала в Сольерском каньоне, сливаясь с уже впитавшейся в кожу магией от браслета и зеркала.
Глава 21
Рилантия богата на перевёртышей и аномальных магов, резерв которых почти всегда близок к максимальному, эта страна изо дня в день омывается волнами сырой магии, что вырывается из разломов и сводит с ума обычных магов. Уловители магии в столице срабатывают при изменении магического фона на несколько единиц. В той же Мисолье можно безнаказанно хлестнуть врага огненной плетью, а в Саранте нельзя даже высушить волосы или почистить одежду магией — департамент контроля над магами зафиксирует нарушение и заберёт в отдел для выяснения личности и вынесения наказания. Что же будет, если магический фон столицы, далёкой от разломов, поднимется на десять или все двенадцать пунктов?
Моника прислонилась ладонями к двери своей камеры, успокаивая магию, рвущуюся из неё. Сырая магия не приручается, не слушается и не гладит кожу ласковыми касаниями — она обжигает, леденит и колется изнутри, протестуя и не желая поддаваться. Дикая сила, не подвластная никому. Теперь Ника понимала, почему бизаров, способных преобразовать сырую магию, не осталось — они все погибли в попытках обуздать эту мощь. Крошечный шарик, конечно, не сравнится с тем выбросом в Сольерском каньоне, но тогда девушка была на пике эмоций, она чуть не сошла с ума от мысли, что любимый человек умирает у неё на руках. А сейчас она была опустошена: ярость и боль, злость и отчаяние, жалость к себе и ощущение одиночества — всё это утихло, отошло на второй план, вытесненное другой болью.
Выдох Моники с шипением осел на мраморной двери, заставил отшатнуться и сжать кулаки. Девушка дрожала, кусала губы и царапала клеймо мастера на внутренней стороне руки. Бросив взгляд на запястье, Ника поняла, что ей не показалось — клеймо действительно пульсировало, то становилось ярче, то бледнело. А ещё на нём появлялись новые узоры. Кайдо говорил, что рисунок будет закончен, когда Моника завершит обучение, но сейчас она видела, как трилистник становится чётче, зазубренные края одного из лепестков закручиваются спиралью. Клеймо ширилось и росло, обвивало руку не только с внутренней стороны, но и с внешней, тянулось наверх к плечу и спускалось к пальцам.
Эта странность отвлекла Нику от внутренней боли, позволила успокоить мысли и сконцентрироваться на сырой магии. Что бы там ни было с клеймом, девушка разберётся с этим потом, а сейчас нужно выбираться из камеры и из темницы. Рушить стены, когда ты на нижних этажах тюрьмы, показалось Монике не рациональным, поэтому она присмотрелась к двери, нашла стык между ней и стенами и отправила тоненькую струйку магии вперёд.
Практики в боевых заклятьях у Ники не было, она решила довериться чутью и взвизгнула от радости, когда дверь отделилась от стен и упала каменным монолитом в коридор. Прибежавший на грохот безмолвный исполнитель не сразу понял, что случилось, так что девушка успела скрутить его той же самой струйкой, которая на вид была не толще бечёвки для посылок. Моника подтянула исполнителя к себе и взмахом руки откинула капюшон — это был мужчина лет сорока, черноволосый и черноглазый, как большинство рилантийцев.
— Куда уносят вещи арестованных? — спросила у него
