Николай Романецкий - Утонувший в кладезе

Неожиданно налетел ветер, зашумел кронами тополей и берез, сорвал с головы княжны шляпку, дробно простучал комочками земли по крышке гроба.

В глубине девичьих глаз было такое, от чего у Света опять гулко-гулко заколотилось сердце. А потом — столь же неожиданный, как и порыв ветра, — в душу Света вновь хлынул страх. Волна его была так мощна и глубока, что Свет захлебнулся. Последнее, что он успел увидеть, были — теперь уже совсем большие и круглые — глаза княжны Снежаны.

А потом на него навалилась кромешная тьма.

В себя он пришел от того, что рядом пели. Все тело — от пяток до макушки — переполняла непривычная слабость. Под боком и ланитой было мягко. Поднял голову, огляделся. И понял, что находится в карете. Карета была не та, на которой они с Сувором приехали к погосту, однако баул его стоял на переднем сиденье.

Свет, кряхтя, сел, с трудом потер ладонями лицо. Карета стояла на месте, лишь чуть подрагивала, когда лошади переступали с ноги на ногу. А пел кучер. Унылая песня его оказалась такой же сумрачной, как душа чародея Смороды.

Я же был вроде на погосте, с трудом вспомнил Свет. Кого-то будто бы хоронили…

И память тут же вернулась. Вернулись мудрые птицы на могилах волшебников. Вернулись круглые от испуга глаза кикиморы. И страх тоже вернулся. Но теперь со страхом вполне можно было справиться.

И Свет с ним справился. Шевельнул все еще непослушными руками и ногами, сел.

Кучер тут же прекратил унылую песню, глянул в открытое переднее окошко.

— Очухались, сударь? Вот и славно!

— Где мы? — спросил хрипло Свет и откашлялся.

— А возле погоста, ждем, покудова похороны закончатся и господа вернутся. В первый-то раз поминают еще возле могилы, сами ведаете…

Так это же Ярик, сообразил вдруг Свет. «Мамочкин платочек»…

Снаружи раздались летящие шаги, распахнулась правая дверца. В карету, подобрав подол юбки, влезла запыхавшаяся кикимора со стеклянным пузырьком в деснице.

— Ой, вы уже очнулись, чародей?! А я тут нашатырный спирт принесла…

Свет потупил взор. Не мог он сейчас смотреть на эту девицу, ну никак не мог. Чувствовал, что через секунду на него нахлынет новая волна невыносимого страха, и опять он позорно потеряет сознание.

— Вы бы еще полежали, сударь, — сказала кикимора, поставила пузырек на сиденье и коснулась десницей чародеева плеча.

Свет вздрогнул, вскинул на нее глаза.

Княжна резко отдернула руку:

— Вы боитесь моего прикосновения, чародей?.. — Было видно, что ей изо всех сил хочется ляпнуть что-нибудь насмешливое, но она сдержалась. — Сейчас мы с Ярославом отвезем вас домой. Клюя уже похоронили. Мама с папой и Купава поедут на тризну.

— С каким Ярославом? — хрипло спросил Свет.

— Ярослав — это я, — сказал кучер.

— На тризну поедут в карете брата. — Кикимора изобразила неудачную попытку улыбнуться и снова потянулась десницей к плечу Света. — А мы на этой — она пошире и поудобней… Вы не хотите прилечь?

— Нет, — сказал Свет, резко отодвигаясь.

Он страшился прикосновения девичьей руки и ничего не мог с собой поделать.

— Не бойтесь! — Княжна обиженно поджала губы. — Я не стану до вас дотрагиваться!

Вновь распахнулась дверца, в карету заглянул князь Сувор.

— Как вы тут, чародей? Пришли в себя?..

— Да, спасибо.

— Я вам сейчас нужен? Мне бы хотелось препроводить жену на тризну. Надолго не задержусь.

— Поезжайте, поезжайте, княже! — поспешно сказал Свет. — Я обойдусь. Мне след отдохнуть.

Сувор поблагодарил и, кивнув сестре, исчез.

О Сварожичи, подумал Свет. Что они все сейчас обо мне думают! Хлопнулся чародей в обморок! Как красна девица от радости, что возлюбленный разделяет ее пылкие чувства…

Ему снова стало не по себе.

Но что же это со мной произошло? — подумал он. Неужели все-таки кикимора? Нет, не может быть!.. Чтобы дочка князя Нарышки оказалась волшебницей, работающей на Скандинавию… Да что ее может связывать с варягами?! Самая обыкновенная великородная девица, думающая лишь о том, как выйти замуж и продлить чью-то родовую линию. Простите, но ей бы просто не удалось столько лет скрывать свой Талант. Тем паче что оный Талант должен быть непостижимого уровня… И все-таки многовато странных совпадений случилось за эти дни. Слишком много… Похоже, разместившись в доме Нарышек, мы с Буривоем угодили прямиком в осиное гнездо. В конце концов, кто их знает, этих великородных, что у них на уме? Может, у княжны есть собственные интересы, связанные со Скандинавией… Может, она без памяти влюблена в кого-либо из варяжских конунгов… Любовь, как известно, зла. И не раз приводила людей к предательству.

Он поморщился — мысль о том, что кикимора может быть в кого-то влюблена, неожиданно вызвала у него в душе бурю протеста. И от оной бури ему стало не по себе еще больше.

— Вам больно, чародей?

Он коротко глянул на Снежану. Княжна смотрела на него с явным сочувствием. Пузырек с нашатырным спиртом она снова держала в деснице. Свет протянул руку и отобрал пузырек. От прикосновения княжна вздрогнула, смущенно потупила очи.

Откуда это смущение? — подумал Свет, опуская пузырек в карман камзола. Вчера бы она не преминула съязвить. Можно подумать, она действительно влюблена. Только не в какого-то там варяжского героя-конунга, а в меня.

И почувствовал, как приятно ему сделалось от этой неожиданной мысли. Словно огонек зажегся внутри. Согревая, очищая, радуя…

— Нет, мне не больно, — сказал он. — Но за сострадание, сударыня, спасибо!

Он вновь не дождался язвительной реплики.

Кикимора сидела, все так же потупив очи и стискивая персты. Грудь ее бурно вздымалась.

Свет аж головой замотал. Происходящее сейчас между ними было совершенно невозможным. Не должна она молча терпеть, когда он так вот смотрит на ее перси, ну никак не должна!.. Иначе это совсем не та Снежана, какую он знал до похорон Клюя Колотки.

И тут до него дошло.

Видать, совсем у меня с головой плохо стало, подумал он. Просто кикимора изменила характер своих выходок. Для разнообразия…

— А все же вы меня бои-и-итесь, чародей! — сказала вдруг кикимора, и в голосе ее прозвучало странное — не самодовольство или возмущение, не насмешка или желание подразнить, а самая настоящая обида. Словно она жаловалась батюшке — на брата, отвесившего ей совершенно незаслуженный подзатыльник. Или муженьку — на то, что он не заметил ее новой модной прически…

— Какая, право, чепуха! — ответил Свет. — Почему вы решили, будто я вас боюсь?

— Так это и слепой заметит! — В голосе кикиморы зазвучала знакомая язвительность. Но тут же исчезла. — Если же не боитесь, — голосок дрогнул, — значит, я вам нравлюсь.