Татьяна Патрикова - Драконьи грезы разужного цвета

Медленно подойдя к озеру, он замер, а потом, не задумываясь, заклинанием сбросил с себя всю одежду, что была на нем, и, не дав себе возможности передумать, прямо с берега ухнул в ледяную воду. Кожу обжег настоящий холод, до боли и скрипа зубов, но и прояснил мысли.

Теперь он запечатлен с Радужным Драконом. Как просто и как сложно. Вспомнился недавний разговор со Ставрасом и Дирлин. "Он нечто иное, чем человекообразное существо", сказала дракониха, и шут поверил. Под солнцем их мира Ставрас и не был Радужным, вовсе нет, его чешуя была насыщенного бронзового оттенка, но кто же тогда лжет? Ведь Шельм еще не настолько сошел с ума, чтобы ни помнить, что он летал именно на драконе. Или же это была только видимость? Задаваясь этими вопросами, он загребал руками воду, но тело быстро начало неметь, поэтому он выбрался на берег, не дожидаясь, когда сведет ноги. И вынул из походного кулона сменный комплект одежды, чистый, едва уловимо пахнущий цветочным мылом. Переоделся. Хотел закрепить за спиной ножны с мечом, небрежно отброшенные Ставрасом вздумавшим проводить лечебные процедуры, но передумал и снова спрятал свое оружие в кулон. Постоял, прислушиваясь к себе. Но чужое сознание внутри него никуда не пропало, так и оставаясь где-то на самой периферии чувств и дара. Мелькнула мысль, что лекарь тем самым хотел лишь иметь возможность контролировать его. Но, поразмыслив над этим, Шельм отверг её как несостоятельную. И дело было вовсе не в том, что ему очень хотелось верить Ставрасу, вовсе не поэтому. А потому что он неожиданно осознал, что не только он обнажен в чувствах и мыслях перед лекарем, но и тот перед ним. В сердце закрался ужас.

"Вместо того, чтобы накручивать себе невесть что, лучше бы вышел ко мне. Поговорим", раздался в голове наставительный голос лекаря.

Шут вздохнул. Да, теперь ему точно никогда уже не удастся остаться без присмотра. Интересно, а можно распечатлиться, а?

"Нельзя!", мысленно рыкнул Ставрас, на что шут фыркнул, поэтому лекарю пришлось добавить: "Выходи. Я жду".

Драконьи рыки лекаря, окончательно развеселили Шельма. "Ну, раз ты так нетерпелив, дорогой, то я иду, милый!", пропел он в мыслях и вышел в свет. Кто сказал, что дружбу, как и любовь, нельзя превратить в сражение?

У входа в пещеру сидел бронзовый дракон, и бронза его чешуи завораживала радужными переливами. Стоило шуту появиться в расщелине пещеры, как он повернул к нему голову и внимательно всмотрелся в лицо. Шельм насмешливо фыркнул.

— Сделал гадость, теперь виниться вздумал?

Ставрас глубоко вздохнул и отвернулся. Они находились на небольшой площадке, заканчивающейся обрывом, где-то внизу под ладонями ветра колыхалось зеленое море тянущегося до горизонта леса. Красиво. Шут постоял, поразмыслил и все же решил начать разговор первым.

— Почему над Дабен-Дабеном твоя чешуя радужной не была?

— Потому что я, как Радужный Дракон, существую где угодно, но только не в мире, породившем меня.

— Даже в мире снов?

— Особенно в мире снов.

— А в нашем мире ты обычный бронзовый?

— Нет. В нашем, как ты слышал от Дирлин, я вообще не дракон.

— Да, как же так?! — возмутился Шельм. — Я ведь не только тебя видел, но и пощупать успел!

— Да уж, пощупал так пощупал, — отозвался тот, поднял лапу и неожиданно притянул шута к себе под бок. Тот дернулся, но дракон хвостом преградил ему путь к отступлению. Шельм возмущенно покосился на него. Ставрас же даже в драконьем обличии умудрился пожать плечами: — Это остаточные эффекты запечатления, — пояснил он в ответ на недовольный взгляд шута. — У меня физическая потребность чувствовать тебя рядом с собой.

— А то, что я и так рядом стоял, тебя не устраивает?

— Я же уже говорил тебе, что придется немного потерпеть.

— Я думал, ты имел в виду боль от ранения и от запечатления.

— Тебе все же было больно, — с грустью сказал Ставрас и опустился на камни, подложив под голову лапы.

Хвост он убрал в сторону, и теперь ничто не мешало шуту отойти от него, но он так и остался стоять, привалившись к удивительно теплому боку дракона.

— Мы не хладнокровные, — проворчал Ставрас, уловив его мысль про тепло. — Опять с ящерицами сравниваешь?

— Ну, извини, внешне же похожи.

— И где ты видел летающих ящериц?

— На ярмарке, — прижавшись к нему теперь и щекой, отозвался Шельм, вспоминая, как в пятнадцать сбежал из дома, шел к столице и на одной из деревенских ярмарок зарабатывал тем, что показывал селянам как маленькие ящерки, наловленные им на ближайшем лугу, отращивали крылья и взлетали. И ему было уже все равно, что Ставрас, скорей всего, тоже видел это воспоминание. Он устал злиться на него, устал притворяться. И даже макса масочника, которую он всегда скрытно носил на своем теле, больше не жгла душу. Казалось, душа выгорела дотла для того, чтобы когда-нибудь попробовать вновь возродиться из пепла.

— Красивый фокус, — произнес дракон, кося желтым глазом в его сторону. Конечно же, он все увидел. — Научишь?

— Может быть. Только… — Шельм замялся. Мысли метались в голове, как растревоженные сладкоежкой-медведем пчелы, но шут отвесил себе мысленную оплеуху и пришел к выводу, что раз уж они теперь связаны, говорить нужно на чистоту, пусть и не привычно, и пусть даже страшно. — Я не наколдовывал им крылья. Я, дергая за ниточки, заставлял их отрастить.

— Я никогда не встречал такого дара у марионеточников, — задумчиво произнес Ставрас, но не выглядел ни удивленным, ни тем более испуганным. Шельм постарался незаметно перевести дух, а дракон задал давно интересующий его вопрос: — Так какую маску тебе присудили?

— Полишенель.

— Глупо. Ты вовсе не глуп, не циничен, и тем более, не жесток. Почему его?

— Со злости, хоть старейшины никогда и не признались бы в этом. Они просто не знали, какая маска выбрала меня.

— А ты знал?

— Да.

— Шельм?

— Я — Вольто, призрак. Но масочников с этой маской не рождалось уже очень давно.

— Маска масок?

— Да, — отозвался шут, а потом все же решил не развивать эту тему и вернуться к прежней. — Так что там с моей болью? Ты не знал, что запечатление причинит её?

— Я запечатлял человека на себя лишь однажды. И он не был магом.

— Ты об Августе, прародителе королевского рода и основателе Драконьей Страны?

— Да, о нем.

— Ты сказал, что однажды был увлечен человеком. Это был он, да?

Дракон не ответил, но шут и так увидел ответ в его мыслях. Высокий, статный мужчина, с черными кудрями и аристократической кожей, и глаза, темно-карие, но, кажущиеся, почти черными. Ставрас помнил его разным: молодым, почти мальчишкой, взрослым, состоявшимся правителем, и стариком, с редкой сединой во все таких же черных кудрях. Но любил он его юным, порывистым и светлым, как лучик рассветного солнца, преломленный через слезинку утренней росы. И память о нем сопровождала грусть, глубокая и неизбывная, как бездна, по легендам породившая мир.