Мария Заболотская - И. о. поместного чародея

Случалось, конечно, и такое, что бургомистры вступали в сговор с магами, пытаясь упрочить свое положение и немного возвысить его, но на этот случай в городе имелось еще одно зеркальце. Никто, кроме главы Лиги, Артиморуса Авильского, не знал, кто же является доверенным человеком Лиги в городе. И в самых запутанных случаях именно этот человек выступал в роли главного свидетеля.

Эта парадоксальная схема, как ни странно, довольно успешно действовала уже лет сто пятьдесят.

Но я не стала рассказывать про такие тонкости моему случайному спутнику, и в результате разговор свернул на отвратительную погоду, которая стояла в этих краях уже три седмицы. Под аккомпанемент непрерывно моросящего дождя мы въехали в город Эсворд. К тому времени уже начало темнеть.

Городок живо напомнил мне виденный единожды Артанд. Узкие извилистые улицы, где мощеные, а где и полностью затопленные непроходимой грязью. Из-за дождя все казалось серым и унылым и совершенно безрадостным. Из-под колес телеги хлюпала вода, лошадь то и дело вздыхала, заставляя меня заподозрить ее в разумности. Я рассматривала покосившиеся заборы, за которыми мокли грядки с укропом и луком, стайки мокрых взъерошенных кур, которые с печальным упорством бродили по дороге и рылись в кучах отбросов, продрогших горожан в широкополых шляпах и чувствовала, как меня охватывает тоска, перемешанная со щемящими воспоминаниями из детства.

Постепенно деревянные одноэтажные дома сменились каменными особняками, грядки и кусты смородины пропали, а дорога стала куда ровнее. Я поняла, что мы въехали в центр и скоро моим глазам предстанет городская площадь.

Но нет — мой возница поворотил кобылу в какой-то переулок, немного попетлял по улицам и выехал к рынку. Я осмотрела сердитых толстых торговок, перед которыми стояли нераспроданные крынки и кувшины — всего-то несколько штук, — и решила, что дела в этом городке идут хорошо.

— Ну, вота мы и прибыли! — довольно сообщил мне мой спутник. — Куда, барышня, вам теперь надобно? Вы ж не местная, поспрошайте лучше…

Я поблагодарила его от всей души и слезла с телеги. Торговки сразу опознали во мне самого обычного нищеброда и с недоверием смотрели, как я приближаюсь к их товару, готовые защищать его грудью от моих посягательств.

Я подошла к крайней, в белом чепце, и вежливо поинтересовалась, как мне найти дом поместного чародея, после чего подозрительность теток усилилась многократно. Мне растолковали в подробностях, как туда добраться, и проводили буравящими взглядами. Уходя, я слышала, как они переговариваются:

— Девка, да в портах! Стыдобища! Никак последние времена настали!

— А косы-то острижены! Знать, попадалась, да не раз!

— Глаз недобрый, выговор ненашенский! «Извините» да «прошу прощения»! Не, это издалека к нам эдакая беда пришла…

Я вздохнула. Именно это я и ожидала услышать.

ГЛАВА 9,

в ней рассказывается о доме поместного чародея, а также о его хозяине и новой службе Каррен.

Дом эсвордского чародея располагался за городской стеной, как того требуют мудрые традиции, согласно которым маги должны жить подальше от честных людей — в силу особенностей своего характера и во имя спокойствия местных жителей.

Едва я успела выйти из города, как ворота затворили на ночь. Засов глухо лязгнул. Мне в этом звуке послышался сердитый окрик: «И не возвращайся!» Слева от меня светились огоньки — должно быть, какое-то поселение прилепилось к городу. Мне пришло в голову, что, возможно, придется просить там ночлега. Не скажу, что такая возможность меня порадовала.

Я принялась всматриваться в быстро густеющую, дождливую темноту и наконец заметила вдали тускло светящееся окно, едва заметное за густыми ветвями голых деревьев. Наверняка это и было обиталище чародея, которое, как мне объяснили торговки, стояло на Укосном холме, что над рекой Липоной. Идти до него было не очень далеко, но я так устала и продрогла, что едва переступала с ноги на ногу.

Жалобно хныча себе под нос и стуча зубами, я приплелась к дому поместного мага Эсворда, по дороге угодив пару раз в канаву и окончательно упав духом. Дом был очень старым — бревенчатым, двухэтажным, с узкой двускатной крышей, крытой дранкой, точь-в-точь усадьба моего детства. Обширное подворье окружал высокий деревянный забор, в котором тут и там зияли прорехи. Калитка была легкомысленно открыта, и я вошла во двор, очутившись в старом, заброшенном яблоневом саду, едва различимом в темноте.

Взойдя по скрипучим широким ступеням порога на крыльцо, я постучала в дверь. От холода и голода меня била крупная дрожь, и каждая секунда казалась вечностью. Именно поэтому, не дождавшись никакого ответа, я толкнула дверь, оказавшуюся незапертой, и вошла в дом.

Первое, что я заметила, — это запах. В нос мне ударила едкая вонь каких-то зелий. В гостиной, где я очутилась, тускло светилась всего одна лампа, освещающая невиданные горы хлама повсюду, покрытые пылью. Столы, полочки, подоконники, кресла и диван были скрыты под горами всякой всячины, которая, похоже, лежала так годами. Было холодно. В камине, который я с трудом разглядела, не светился ни один уголек.

Я сделала пару неуверенных шагов вперед, стараясь не наступать на разбросанные по полу вещи.

«Маг, должно быть, тут давно не живет», — подумалось мне. Наверняка он перебрался в город, а этот дом забросил, торговки что-то напутали.

— Какого лешего ты приперся на ночь глядя, дохляк?! — раздался вдруг скрипучий, унылый голос, и куча тряпья на диване зашевелилась.

Я отпрянула, едва не взвизгнув.

Хозяин дома между тем сварливо продолжал:

— Я же сказал, что вечером приходить ко мне бесполезно, что бы там у вас ни случилось. Ослы дохли, дохнут и будут дохнуть до скончания времен, равно как и козы, так что проваливай, мальчишка! И завтра тоже можешь не приходить — я болен.

Магистр Виктредис — а я сразу уверилась, что это был он, — оказался худым, лысеющим субъектом неопределенного возраста, с длинным, немного оплывшим лицом, покрытым пучковатой щетиной. Он сидел на диване, укутавшись в какой-то замызганный плед, и не было ничего удивительного в том, что я его сразу не заметила, — он полностью сливался с окружающим его беспорядком. Сейчас его глубоко посаженные глазки гневно сверкали, и лишь это выдавало в нем живого человека, а не старую, пыльную рухлядь. Даже в тусклом свете лампы было заметно, что его лицо землистого оттенка, как это бывает у людей, махнувших рукой на свою жизнь и здоровое питание.