Вечное Царствие - Грэнди С
— Чтоб вы все сдохли. Да мучительно! — ругалась Настя, попутно второпях доставая из рукавов мед. — Потерпи, моя красавица. Крепись, милая.
Доски скрипели, точно рыдали. Такой ответ только сильнее разволновал Настю. Она зачерпнула мед рукой и аккуратно намазывала слой за слоем. Ноги у избушки были высушены, словно долго пролежали на солнце. Кожа огрубела — наждачка одним словом. Но, не взирая на боль своих ладоней, Настенька продолжала накладывать мед слой за слоем и успокаивала избушку:
— Ничего-ничего. Мед тебе поможет. Он тебя так напитает, слышишь. Ножечки у тебя еще и помолодеют. Вообще красивушная станешь. Хотя куда больше то, да?
Избушка нервно постукивала когтями. Терпела. Любое касание к обожженным лапам причиняло боль. Но она стойкая. Со всем всегда справляется. Многие и не думали о том, что только благодаря избушке жили припеваюче. Принимали заботу как должное. Укрывает от дождя и недругов — правильно, иначе зачем ей башка, ой то есть крыша. Цепляется в землю при сильном ветре — могла бы и покрепче стоять, а то шатает. Присаживается на землю во время жары — нужно опахала вообще отрастить, чтобы домочадцев обмахивать.
Настеньку подобное наплевательское отношение жутко раздражало, потому что уж она хорошо знала, как ценно, когда дом — крепость. Ни при земной, ни при загробной жизни не было у Насти никакого защитника: ни родители, ни опекуны… хоть бродяга какой б палкой собаку от девчонки прогнал.
— Ур-р-р-р-кур-рур… — жалобно простонала избушка. Обиженная на всех дураков Настенька и не заметила, что надавила на ранку несчастной.
— Прости! Ой растяпа я! Извини меня. Эх ма! Не дотягиваюсь ужо.
— Ру-ру-ру… — примирительно промурчала изба, после чего присела на корточки и аккуратно, чтобы никого не задеть, плюхнулась назад и вытянула лапы. Так стало гораздо проще намазывать мед.
Дело пошло быстрее. Хотя… Если бы всякие тупорылые нечестивые не дергали ее со своими тупорылыми проблемами, Настенька скорее бы закончила со спасением избушки. У одного жопа болит — другой не разобрался в починке стола. Третий вообще… бадью с самогоном зарыл и теперь не может вспомнить, где она спрятана. Почему об том должна была помнить Настенька… Однако ж помнила. И се обстоятельство злило только сильнее!
— Пережили ж вы как-то без меня несколько денечков. Не умерли, че щас пристаете? — но на возмущения Настеньки ответа не последовало.
И казалось, вот она — власть. Без нее, самой царевны Настеньки, тута и пустякового вопроса решить не могут. Значит, она — ценная… ну должна быть. Да только головняк один, хоть нервы на уши натягивай. И вроде с утра до вечера крутишься-крутишься, вопросы решаешь почти что государственной важности. Но из наград: словесные тумаки от Василисы, пренебрежение от нежити и внутренняя судорога. Последнее особенно портило жизнь, покалывание в груди не утихало, а порой казалось, будто не получается сделать и вздоха. Иногда Настенька силой заставляла себя дышать.
— Фу ты ну ты! Оп ца-ца. Настасья, добрейшего времени…
Обернувшись, Настя увидела, как к ней дрожащей походкой приближается Дед Мороз. Несмотря на то, что ступал он несмело — плечи у него активно двигались туда-сюда, будто танцевали.
— Че те надо, старый пьяница! — огрызнулась Настя.
— Иша! Зубы-то не девичьи, а волчьи, — усмехнулся дед и, когда подошел, бросил сочувственный взгляд на ноги избушки, — курку жалко.
— Жалко у пчелки, иди ты лесом, дед. Вишь, занята я.
— Вопросов ноль, царевешна, — однако же слушаться дед не собирался: он уселся рядом. — Делов у тебя тута… Море. Внутри тама — не избушка. Хоромы такие, я при жизни ниче не видел подобного.
— Ниче справляемся.
— Дык видно да, девка ты ловкая, — от дедова комплимента Настя поежилась. Ей было приятно, оттого и горько: докатилася она до того, что доброму слову пьяницы радуется. — Так канешн от красы твоего скоро ниче не останется, а своего не наработается. Оно все непрально.
— Не поняла. О чем ты, дед? — Настя взглянула в лицо старика, пусть вид у него был помятый и взлохмаченный, а глаза-то чистые — стеклышки.
— Знаешь, от у нас девки в деревне были тож, быстро от труда тяжкого загнулися, но они знали на шо работали: замуж молодыми выскочили, деток родили и счастье строили. Дом в уюте держали, и чтобы дитятки голода не знали. На такое здоровье положить не жаль. На род свой. А на чье наследство ты, Настасья, работаешь?
И царевна расплакалась…
Такой чувствительности она сама от себя не ожидала. Но дед надавил на болячку, которая вроде бы давно заросла и покрылась плотной коркой. В реальности же: кровь сочилась из раны и топила Настеньку.
— Фу ты ну ты! — вскрикнул дед. — Ну чаго, ты чаго… — он положил руку Насте на голову, ладонь у него была огромная, точно медвежья лапа. — Не рыдай ты.
— Как же не рыдать… — она захлебывалась в чувствах, — так и есть, все правда…
— Не ну ты ж царевна! Встрепянись! Ты-то красоту свою не потеряешь.
— Какая красота! — сплюнула Настя. — Сердце девичье мое, обабилось… Ой бедная я… бедная… — никак не могла остановиться в рыданиях.
Дед гладил макушку содрогающейся Настеньки и с неподдельным сочувствием произнес.
— Так, может, ну это все? Зачем ты тут сидишь, если одни лишь страдания.
— Да как же мне уйти! Пропаду я без Василисы… Верняк…
— Ща пропадешь, канешн, — подтвердил дед. — Но шо если все может круто измениться? Строй свое счастье, Настенька, по крупицам. Держись близ правильных людей, говори шо нужно и сделай свой удар, када время придет.
Настя ошарашено посмотрела на старика, пытаясь понять, насколько он был серьезен. Но глаза его потеряли и малую долю пьяного блеска (если такова была), а улыбки на лице как не бывало. Теперь Дед Мороз казался совершенно другим и очень отличался от алкаша, которого Настя встретила пару дней назад.
— Счастье возможно, — продолжил он, — пусть будущее видится тебе только мрачным. Уголок радости может построить каждый, но для того нужно нарисовать свою мечту.
— Где нарисовать? — не поняла Настя.
— У себя в голове, — старик ткнул царевну в лоб. — Представь его и вцепись зубами. Ты можешь быть счастлива. Так избавься от всего, что стоит на твоем пути.
Больше дед ничего не добавил. Встал, тяжело опершись на колени, и пружинисто пошел в глубину леса. Он казался совершенно
