Птичка по имени Авелин (СИ) - Красовская Марианна

Он же, словно ничего не было, деловито застегивает брюки, садится в кресло, закидывая ногу на ногу, и спрашивает:

- Так что всё-таки ты видела во дворце?

30. Гвардейцы

Почему-то, я и сама не знаю, почему, я умолчала про флакон и бумаги. Возможно, это была месть. За Сабрину. Мне очень не нравится, когда мне изменяют, да еще и демонстративно. Ральф это знает, но даже не трудится как-то прикрыть. Я ему скажу… потом. Потому что прекрасно понимаю, какое значение имеют вещественные доказательства. Пока же я пересказала лишь разговор, и хотя толку от него было немного, но Ральф задумался, а потом куда-то ушел.

Я же спокойно легла спать. Одна. В ночной сорочке – потому что до сих пор не могла спать обнаженной, хотя муж настаивал. Но когда ты всю жизнь живешь в маленькой комнатушке с теткой, стыдливость становится твоей натурой. Да и вообще в Эльзании не принято оголяться. Поэтому сегодня я радовалась его отсутствию. Но недолго.

Заполночь на улице загрохотало, затрещало. Дверь дома содрогнулась от кулаков и сапогов, долбящихся в нее. Я подскочила на постели, в ужасе схватила халат, бросилась вниз – неужели что-то с Ральфом? И тут же была подхвачена чужими грубыми руками.

Завизжала, принялась вырываться, получила сокрушительный удар по лицу. Перед глазами мелькала алая с черным форма – гвардейцы короля.

- Я – графиня Волорье, вы не имеете права, - хрипела я, когда меня, словно ветошь, зашвырнули в карету без окон. – Что происходит?

Но объяснять мне никто ничего не собирался, карета помчалась по ночным улицам. Я пыталась открыть дверь, стучалась, звала на помощь – всё было тщетно. Спустя бесконечность мы остановились. Дверь распахнулась, но увидеть я ничего не успела, мне сразу накинули на голову мешок и поволокли куда-то: сначала в дом, потом по ступенькам вниз. Толкнули на пол. И с лязгом захлопнули дверь.

Я сдернула с головы мешок, огляделась и завыла от ужаса: камера, тюремная камера.

- Так, спокойно, Авелин, - прошептала я. – Ты жива и невредима, это главное. Пока ты не умерла, всё можно решить.

Уже более ровно и глубоко дыша, я оглядела свое убогое вместилище: окон нет, плохо. Сбежать не выйдет. Масляный светильник на стене. Тюфяк в углу. Кувшин с водой. Дырка в полу – для справления надобностей. Не графские покои, ничего не скажешь. Но меня не покалечили, не изнасиловали… пока.

Села на тюфяк, поджав ноги и вспоминая все известные мне молитвы. Слез не было, паника кончилась. Одно я знала точно – это не происки Ральфа, хотя я подозреваю, что он может опуститься и до такого. Но алая с черным форма явно указывала на организатора этого безобразия. Его величество перешел в наступление, и мне очень-очень повезет, если это связано только с его похотью.

По крайней мере в камере было тепло. А еще не было крыс и насекомых. Кувшин с водой большой, можно и умыться. Из отхожей ямы почти не пахнет.

Я не знаю, сколько прошло времени. Дважды окошко в двери отворялось, и чьи-то руки совали туда миску с похлебкой, опять же – свежей и съедобной. Первый раз я замешкалась, начала кричать и спрашивать, где я и что со мной будет, и миска попросту полетела на каменный пол. Голос из-за двери предупредил, что на первый раз мне дадут тряпку и воду, чтобы убрать за собой, но если подобное повториться, мне придётся использовать свою одежду.

Я ела… спала… почему-то не плакала, не могла. Придумывала себе в голове сценарии один страшнее другого. Они знают, кто я? Узнали про все пропажи важных документов? Ральф, Шантор, Ада, Клебсон, Хлоя – все в тюрьме, как я?

Потом дверь распахнулась, и в камеру вошел король.

Выглядел он как всегда пафосно: весь в сине-голубом (синий – королевский цвет в Ранолевсе), рубашка с кружевным жабо, жилет расшит золотой нитью и алмазной крошкой, аж глазам больно, на шее несколько золотых цепей и медальон с львиной головой. На пальцах кольца. Странно, что Люциус не надел еще парадную корону, был всего лишь в простом золотом венце. Яркая одежда ему шла. Он и сам по себе не урод: обычные карие глаза, просто лицо с длинным носом и короткой бородкой, нормальная человеческая фигура: не кривая, не косая, брюшко едва очерчено. Словом, погляди со стороны – и ты никогда не поймешь, что перед тобой не лев, а шакал. И даже по разговору не поймешь – все же его действительно учили быть королем.

- Графиня Волорье, - с довольным лицом процедил Люциус, оглядывая меня.

Да, в порванном халате поверх сорочки, босая, растрепанная, я, несомненно, выглядела как побирушка. Но другого наряда у меня не было.

Я молчала. Что мне сказать? Умолять о милости? Много чести этому козлу. Лучше гордо молчать.

- Ваш муж арестован, - сообщил мне Люциус, так и не дождавшись моей реакции. – Он обвиняется в государственной измене. Не желаете ничего сказать в его защиту?

Я медленно покачала головой, с трудом открыла рот и просипела:

- Я ничего не знаю о делах Ральфа. Я всего лишь женщина. Он не посвящал меня ни во что.

- А наши источники утверждают иначе! Кому же нам верить? Очаровательной женщине, которая молит нас о милости или гнусным клеветникам?

Я моргнула: он сейчас обо мне? Я – и молю его о милости? Что-то не похоже.

- Я предлагаю вам сделку, графиня. Будьте моей любовницей, расскажите всё, что знаете о муже. О его друзьях. О бумагах. О связях. И вас никто больше не обидит. Будете истинной королевой нашего двора.

- Я ничего не знаю, - тупо повторила я.

Наверное, если бы он просто приказал лечь к нему в постель ради свободы, я бы легла. Жизнь у меня одна, жить очень хочется, особенно потому, что я-то знаю: стоит только мне оказаться рядом с открытым окном – и меня тут уже не будет. Но стать предательницей… Ни за что!

- Что ж, времени у нас полно. Подумайте еще.

И он ушел.

Я сидела на тюфяке, дрожа и цепляясь за отвороты халата. Боже, что теперь со мной будет? Мне-то это за что? Я даже не отсюда! Мне по большому счету плевать на Ранолевс и его королей. И семья моя не здесь! Почему не рассказать всё, что я знаю, а знаю я очень немало? Освободиться, улететь, жить далеко отсюда, начать всё с начала. Мне всего двадцать пять лет. Вся жизнь впереди!

Спокойно, Эва. Нет, ты Авелин. Может быть, ты не из знатного рода, но и не предательница. Сколько лет ты жена графа Волорье? Ты жила в его доме, ни в чем не знала отказа, он тебя кормил, поил, одевал, осыпал драгоценностями. К его телу ты прижималась по ночам. Он сидел у твоей постели, когда ты болела, гладил по волосам, когда ты мучилась похмельем, массировал ноги после танцев. Он, конечно, сволочь, но тебя любил. Уж как умел. Использовал – но и любил. И предать его после всего, что было – немыслимо. Ты ведь сама не сможешь себя простить за это. И ладно граф – но есть еще Ада, недавно родившая дочь. Есть Хлоя. Есть множество других людей, чьими жизнями ты просто не имеешь права рисковать.

К тому же… Пока ничего страшного не произошло. Всего лишь камера. Это не пыточная, не дыба, не раскаленный металл к ступням. Меня даже не били.

Я прекрасно осознавала, что пыток я не выдержу. Как только ко мне приблизится палач – я расскажу все: и что знаю, и что не знаю. Но пока я тут – буду молчать.

День проходил за днем. Я догадалась, что кормят меня два раза в день и масло в светильник подливают ежедневно, и ложкой царапала палочки на стенах: две кормежки – одна палочка.  Палочек было уже много, я пересчитывала их постоянно, но сразу же забывала получившуюся цифру. Одиночество сначала сводило меня с ума, а потом я даже его полюбила. В конце концов, теперь никто не требует, чтобы я летала по чужим домам. Никто не ждет от меня подвигов. Ничего больше не существует вокруг, кроме стен и царапин на них.

Ко мне относились лучше, чем могли бы. Еда была свежей, воды много – я могла и умыться из кувшина, и с трудом, но ополоснуть тело. Сорочка, правда, ушла на тряпки – потому что я женщина, а критические дни никуда не делись. Я их кое-как стирала, раскладывала на полу, чтобы они сохли. В эти дни было даже весело – хоть какое-то разнообразие. Чтобы не ослабело тело, я первые недели делала ниххонские упражнения: приседала, размахивала руками и ногами, но потом перестала. Просто лежала на тюфяке, то и дело проваливаясь в сны.