Вениамин Шехтман - Инклюз

Я сел на землю и, положив руки на колени, попробовал унять их дрожь. Эрл же, оставив тушу на попечение своих спутников, подошел ко мне и положил окровавленную руку на мое плечо.

— Ни я, ни Ошенн не забудем этого. На завтрашнем пиру тебя посадят слева от меня и поднесут лучшее, что удастся приготовить из этой свиньи. Но это только символ. Истинная же моя благодарность куда глубже, поверь.

Я поверил.

Пир, посвященный окончанию охоты, оказался как раз таким, каким мне хотелось бы, чтобы был всякий пир, на котором мне доводилось есть и пить. Без излишнего церемониала, но и без пьяных бесчинств. За длинным столом в каминном зале (я был тут впервые) уместились все, кто участвовал в охоте, а остальной дружине выкатили по бочке пива и сидра прямо в казарме. Туда же отправили холодец из кабаньих копыт и хрящей. Косуля, добытая нами с парнем, имя которого так и не всплыло в моей памяти, тоже отправилась туда.

Скатертей не стелили, просто отскоблили стол и сплошь заставили его блюдами от серебряных на том конце, где сидели эрл с женой, рыцари и я, через медные и оловянные у егерей и псарей до деревянных, доставшихся конным стрелкам и рыцарским оруженосцам.

Если бы угощение составляли только три кабана, добытых вчера, то и их хватило бы всем, чтобы наесться досыта. Но ведь кроме кабанины во всех мыслимых видах: печеной, жареной на решетке, рубленой и смешанной с салом, не говоря уж о шкварках, свежей колбасе с чесноком и куркумой. Так вот, кроме нее замковые повара наготовили еще уйму всяческой еды, основа для которой была подстрелена в лесу или выловлена в черных лесных реках. Ни домашней птицы, ни убоины из домашнего же скота, по обычаю, не подавали.

Стоит ли удивляться, что я в первые часы застолья практически не обращал внимания на сотрапезников, увлекшись паштетами из рыбьей молоди и кабаньими ребрами. Лишь во время тостов, которые произносили рыцари и старшина егерей, я переводил взгляд на тех, кому были адресованы здравицы — эрла Векса и его жену Ошенн. Оба они чуть запаздывали, вставая в ответ на славословия, но вовсе не из жеманства. Они не важничали, просто у обоих был отменный аппетит. Однако когда завязки штанов были распущены (ничего неприличного в этом никто не видел), а сидеть прямо не стало сил, я откинулся, вытянув под столом ноги, и, сдерживая отрыжку, принялся любоваться людьми, большинство из которых со всей страстью предавалось еде и напиткам.

Обращало на себя глаза то, что никто не старался как-то упорядочить питье. Вперемешку пили и вина, и сидр, и крепкую яблочную, и пиво, смешанное с наливками, наподобие того, как предпочитал пить Старший Равли. И пока что, никто не был пьян. Слишком много жирной еды и мало тяги к скотству в людях — больше мне нечем это объяснить.

Оглядывая раскрасневшиеся от перца и горячего мяса лица, я несколько раз скользнул глазами по одному из егерей. Совершенно не помню, чтобы видел его на охоте. Впрочем, лицо у него было настолько никакое, совершенно лишенное ярких черт, что я вполне мог и позабыть его. Я и сейчас, менее чем через минуту после того, как разглядывал его, не смог бы ни описать, ни узнать среди сколько-нибудь схожих с ним. Отыскав его глазами еще раз, что удалось мне только потому, что рядом с ним сидел одноглазый псарь, я попытался поймать его взгляд. И потерпел неудачу. Он смотрел куда угодно, но только не на меня. Отхлебнув из кубка, я забыл о нем.

И не вспоминал больше в тот вечер, поскольку вскоре у меня появился объект для разглядывания куда более интересный, чем какой-то егерь.

Появление удивительного гостя предварила подача главного блюда — того самого вепря, в убиении которого я принял некоторое участие. Его внесли на ясеневой столешнице, и, как я, да и наверняка многие другие, подумали — неошкуренным. Но едва вепря водрузили на стол, как главный замковый повар — плотный нестарый дядька в белой блузе, энергично дернул за косматую холку обеими руками, обнажив свое творение. Должно быть, немногие повара способны сотворить такое. Под шкурой вепрь был не просто зажарен, он был поделен на части, каждую из которых приготовили своим особым способом, ни разу не повторенным. Мне уже не вспомнить всего, но язык был замаринован в кислых сливах, щеканина перед жаркой натерта острым хреном, одно ребро сварено с крапивой и щавелем, второе — запечено в меду, третье — зажарено в золе без всяких приправ, кроме самой золы, солоноватой и ароматной, четвертое — утушено в яблочном соусе с розмарином, пятое… Ого, я, оказывается, до сих пор помню, как было приготовлено каждое из ребер! Впрочем, это ведь наиболее любимая мною часть свиньи.

Повар недолго наслаждался триумфом и выслушивал лестные слова от пирующих. Поблагодарив его кивком и легкими аплодисментами, эрл взял слово и восславил ни кого иного, как меня.

— Ты спас жизнь моей жены, а стало быть, и мою. Я не мыслю жизни без нее и потому считаю себя обязанным тебе как моему собственному спасителю. По обычаю я готов выполнить любое твое желание. Совершенно любое. Не торопись, это твое право — пожизненное. Ни через год, ни через десять я не отменю его. Благодарю тебя и назначаю телохранителем Ошенн.

Я сидел ни жив, ни мертв от смущения, а эрл кланялся мне и поднимал в мою честь кубок. Остальные же стучали кубками по столам и веселым гулом выражали мне свое одобрение и приязнь. Ошенн широко улыбалась и сопровождала каждую фразу мужа грациозным кивком. А под локоть меня толкал поваренок, спешивший нагрузить мою тарелку кусками языка, ломтями окорока и слегка обжаренной печенкой, нанизанной на шпажки.

Встав, чтобы сказать ответное слово, хотя не имел ни малейшего представления, что говорить, я, к счастью, был прерван высоким, не по человечески мелодичным голосом, отчетливо слышным сквозь шум заполнявший зал:

— Правильно, внук, отблагодари его! У тебя нет сокровища дороже Ошенн, ничто не будет чрезмерной платой за ее спасение!

Все, вставая, повернулись на этот голос. В дверях зала стоял невысокий эльф в костюме из серебристой кожи, снятой с гигантской рыбины, или, возможно, ламии. Волосы его, как у всех эльфов, заплетенные в косы, были соломенного цвета, а, стало быть, лет ему исполнилось немало — эльфийские волосы не седеют, только выцветают и теряют огненный оттенок. Не приходилось сомневаться, что пришел Дагр Огенран — эльфийский старейшина, благоволящий своему человеческому потомку.

Эрл, покинув свое место, поспешил навстречу, и они с эльфом крепко обнялись. Все это происходило в полной удивления тишине; должно быть, никто раньше не присутствовал при визитах Огенрана в замок, если они вообще случались до этого дня.