Светлана Тулина - Страшные сказки для дочерей киммерийца

— Давно, видать, не кормленный…

Конан даже дыхание придержал, произнося эту фразу. Так хотелось надеяться, что высокомерный жрец с возмущением подтвердит: да, давно не кормлен, голодает, потому что младшие послушники нерадивы. Тем более, что и Нийнгааль они вроде как не знают, может, совпадения просто, совпадение и морок, и никто никого не распяливал на сером жертвенном камне. Хотя бы нынешней ночью…

Жрец фыркнул:

— Говорю же — тащат всякую погань! Разве такой мелкой дрянью пристало питаться истинному божеству?! Он сегодня почти и не притронулся, так, поклевал самую малость…

Уши внезапно заложило и стало трудно дышать. Сердце бухнуло о рёбра изнутри тяжёлым таранным ударом, словно вырваться хотело.

Так, поклевал. Самую малость.

Поклевал…

Как наяву встали перед глазами маленькие пальчики, так похожие на удлинённые бледно-розовые винные ягоды с тонкой полупрозрачной кожицей и неожиданно тёмным красным соком внутри…

— Она… жива?

Он не услышал собственного голоса. Стиснул задеревеневшими пальцами павлинью шейку так, что птичка не застонала даже, а пискнула отчаянно, хотя и по-прежнему беззвучно. Неслышный писк продрал по костям и слегка приглушил звон в ушах. Среди жрецов многие попадали на колени — то ли в молитве, то ли оглушённые. Конан с трудом разжал сведённые пальцы — пернатая дрянь была ещё нужна.

— Жертва жива?

— Да что с ней сделается?! — от страданий придушенного божества жрец в синем побледнел и слегка пошатнулся, но высокомерного презрения ко всему окружающему миру отнюдь не лишился. — Говорю же — чуть-чуть и поклевал-то, даже кости пилить не пришлось! Так, сухожилия слегка подрезали, хрящики… А визгу-то было! Словно печёнку вынимают! Пришлось два чайника сонной травы извести, прежде чем…

Внезапно жрец замолчал. На лице его сквозь уже привычную презрительную маску проступило недоумение и даже какой-то обиженный страх. Заполнившая зал толпа с воем подалась назад — те, что до этого упали на колени, вставать не стали. Так и отползали, подметая разноцветными одёжками каменные плиты, закрывая лица рукавами и подвывая от ужаса.

Конан в этот момент не видел своего лица.

А увидел — сам бы постарался отползти подальше.

— Где. Она. Ну?

Жрец в синем ответить не смог, только побледнел ещё больше. Красные пятна на скулах окончательно обесцветились, став грязно-серыми. Ответил раненый охранитель:

— В подвале кормления. В клетке. Это недалеко. Два дома отсюда. Принести?

— Да.

Конан предпочёл бы пойти туда сам. С мечом наголо и гвардейцами за спиной. Сметая все препятствия — что там, радуясь этим препятствиям, как родным. Но побоялся, что, стоит шевельнуться, и больше он не сможет с собой совладать. Слишком хотелось ему искупать клинок в крови всех этих двуногих тварей, что и людьми-то зваться недостойны.

А ещё ему так же отчаянно хотелось просто зажмуриться…

Но он не вскочил, не прошёлся в карающей жатве по склонённым к полу головам. Даже глаза не закрыл, уставившись невидящим взором прямо перед собой, снова и снова повторяя про себя то ли молитву, то ли заклинание — короткое, всего лишь в одно слово.

Пальцы!

О, Митра, всемогущий и милосердный, дарящий тепло и саму жизнь, пусть это будут всего лишь пальцы на ногах! Всего лишь только пальцы…

— Лекаря. Лучшего. Быстро. Ну?!

— Я уже послал за королевским алхимиком, это лучший врачеватель в Сабатее, — Эрезарх закусил губу и бросил на короля Аквилонии настороженный взгляд. — Ты только не делай глупостей, ладно?

— Глупостей? — взгляд почти белых глаз был тяжёл, улыбка, больше похожая на трещину в гранитной скале, пугала до дрожи. Такие трещины предвещают лавину. Страшный и беспощадный в своей всесокрушающей мощи горный обвал. — Нет. Глупостей не будет. Всё будет очень… разумно.

Он снова обернулся к замершим в безмолвной панике последователям Золотого Павлина, и тихий шёпот его загремел под гулкими сводами зала:

— Советую вам хорошенько помолиться всем забытым вами богам… если, конечно, хоть кто-то из них от вас ещё не отвернулся и услышит. А молиться вам следует о том, чтобы ваша… жертва… оказалась живой и здоровой. Как можно более живой и здоровой. И хорошо так молиться. От всего сердца. Потому что если это будет не так… То, клянусь Митрой, каждое нанесённое ей увечье будет нанесено и каждому из вас. В двойном… нет. В тройном размере.

Жрец в синем одеянии стал белей собственного пояса. И внезапно осел безвольным тряпичным ворохом прямо на пол, закатив под лоб выпученные глаза. Кто-то завыл, другие действительно стали молиться, истово отбивая об пол положенные поклоны и торопливо шевеля губами в беззвучных обещаниях.

Конан волевым усилием стиснул губы — почти нестерпимо хотелось подкрепить мысленную просьбу пусть даже и беззвучным проговором. Казалось, что так будет вернее…

Всего одна ночь, они не могли успеть много! Пусть это будут пальцы… Зачем они женщине? Тем более — на ногах? Не нужны они ей. К тому же — такой красивой, как Атенаис. Зачем ей ноги — с таким-то личиком? Ей и ходить-то не надо — на руках носить будут!

В паланкинах.

Из лучшего расписного кхитайского шёлка. С мягкими пуховыми подушками и удобными креслами. Сплошь в драгоценностях, она же так любит все эти блестящие побрякушки… Двух красавцев-рабов, на всю жизнь, это будет даже лучше паланкина, необычнее и удобнее. Сделать им седло. Чтобы вдвоём носили. Новая, мол, причуда. И одеть с такой роскошью, чтобы ахнули все и от зависти тут же на месте и умерли, чтобы даже не вспомнили о причине, чтобы ни у кого даже мысли, даже на миг…

Митра всемогущий и милосердный, сделай так! Пусть повторяющийся кошмар обернётся провидческим сном, а не обманной насмешкой, преддверием иного кошмара, большего… Зачем женщине ноги?!

Красивой женщине.

Красивой…

Ведь ты же не ворон, правда? Ты же Павлин, хоть и с зубами! Только вороны начинают с лица, первым делом выклёвывая жертве глаза и нос, не важно, мёртвой или пока ещё живой, но беспомощной жертве… Это вороны только, да прочие падальщики. Но ведь ты же не ворон!!! Не ворон, правда?!! Не падальщик. А пальцы — что, пальцы ерунда, она даже ходить сможет, мы найдём лучших лекарей или даже волшебников…

Митра, пусть это будут всего лишь пальцы.

Когда толпа начала расступаться, Конан вдруг отчётливо понял, что молился не тому богу.

Понял, ещё даже не увидев крытые носилки, только опущенные головы несущих их послушников. По этим самым опущенным и втянутым в плечи головам и понял. По тому, как шарахнулась от вошедших толпа, словно на каждой из них незримый чумной капюшон. По тому, как слабо охнул стоящий рядом Эрезарх, вспоминая Иштар милосердную. Ему, стоящему, видно куда лучше…