Джудит Тарр - Аламут

— Нет, — сказала Джоанна. — Нет, милорд. Я не вернусь.

Он внезапно встал; так внезапно, что его стул опрокинулся. Она отпрыгнула, как заяц. Но он не попытался схватить ее. Лицо его не выражало ничего, даже гнева. С неуклюжей осторожностью он поднял стул. Установив стул попрочнее, Ранульф положил руки на его спинку, его широкие пальцы, покрытые шрамами, сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Ногти были обкусаны под корень. Были ли они всегда такими?

— Ты не хочешь получить назад своего ребенка?

Сердце ее остановилась. Часть ее души рвалась наружу с криком. Другая часть, холодная и спокойная, сказала:

— Не за такую цену.

— Что же ты хочешь тогда?

— Ничего из того, что ты можешь дать.

Ранульф стиснул челюсти.

— Вижу. У меня нет эльфийского золота.

Смысл этих слов, произнесенных Ранульфом, с трудом дошел до нее.

— Ты думаешь… ты…

— Они, это племя, обольстительны. Они, по большей части, не хотят этого. Такова просто их природа. Но потом они уходят своей дорогой, и что остается?

— Больше, чем ты оставил мне.

Ранульф выпрямился, поведя широкими плечами. На миг Джоанне показалось, что он сейчас схватит ее. Но он и не собирался этого делать. Он просто стоял и смотрел на нее. Глаза его были глазами быка, полными животного бесчувствия. Если в них и был гнев или какое-либо другое выражение, то оно исчезло прежде, чем Джоанна смогла увидеть это. Ранульф открыл рот. Джоанна презрительно скривила губы. Его голова качнулась, словно под тяжестью ярма.

— Что же мне делать, если ты умрешь?

На какой-то миг она лишилась дара речи.

— Делать? А что ты всегда делал?

Он стоял неподвижно. Казалось, он обдумывал ее слова. Или, быть может, ждал, что она разразится яростью или слезами, или же подчинится ему.

Она не собиралась доставлять ему такого удовольствия.

— Прошу прощения, — сказала она с ледяной любезностью, — но мне пора идти. Годфруа проводит тебя.

Глаза Ранульфа пылали. Сейчас он должен был бы поступить, как мужчина: схватить ее за руку, заставить ее подчиниться. Она почти — почти — хотела этого. "Аймери, — рыдало ее сердце. — Аймери."

Ранульф содрогнулся. Зубы его неожиданно громко лязгнули.

— Возвращайся живой, — сказал он. И все.

— Вы знаете, он любит вас.

Джоанна вздрогнула; ее лошадь шарахнулась. Айдан смотрел, как Джоанна подбирает поводья и возвращает на лицо выражение достоинства. В этих одеяниях он воистину был больше арабом, нежели франком, и казался более чужим, чем всегда.

— Вы подслушивали, — сказала она зло и тихо.

— Чтобы не услышать ваш разговор, надо было быть глухим.

Джоанна фыркнула.

— Вы слышите только то, что хотите слышать.

— Или то, что имеет для меня значение.

Щеки ее горели, и не только от солнца. Он сводил ее с ума, но не так, как это делал Ранульф. Он отдавал ровно столько добра, сколько получал. Он будет спорить с нею, если она захочет этого, и с превеликим удовольствием.

— Он любит вас, — сказал Айдан. — И ему очень больно оттого, что он никак не может показать этого.

— Любовь? Это любовь — забрать ребенка от материнской груди?

— Любовь, и ревность, и огромная необходимость завоевать себе место в этом мире. Вы знаете, у него есть брат-близнец, как и у меня. Но если мой брат, родившийся на несколько минут раньше, был достаточно добр и богат, чтобы одарить меня наследственным владением, то у него… Ранульф — выходец из дома, богатство которого заключается только в титуле, а еще он — норман, и живет по норманнским законам. Его брат унаследовал все. А Ранульфу не оставалось ничего, только уехать. Он даже не был бы рыцарем, если бы не завоевал на войне богатства.

Джоанна все это знала. Она не желала знать значения всего этого.

— Он добрее к своей собаке, чем ко мне.

— Конечно. Его собака не сомневается, что он любит ее. Она просто знает это, — ответил Айдан. — И любит его тоже.

— Он сказал, что я уродлива.

— Он сказал один раз, будучи вызван на это, что вы некрасивы. Это и в самом деле так. Но временами вы очень хороши собою.

— И когда же?

— Не тогда, когда даете волю гневу.

Она плюнула в него и промахнулась. И быстро пожалела о своем поступке. Горячий воздух сушил рот; и она не могла освежиться глотком воды, пока Айдан смотрел на нее с таким вызывающим злость выражением.

— Зато вы, — сказала она с отвращением, — невыносимо хороши собой.

— Увы моей мужественности.

— Чем это ей повредит?

— Ничем, — ответил он.

Неожиданно Джоанна почувствовала, что устала. Устала вспоминать, раскаиваться, думать, что могла бы получить своего сына, если бы не ее ядовитый характер; устала ссориться; устала быть самой собой. Она хотела, чтобы Тибо был жив, и Герейнт тоже, и чтобы на руках ее была теплая тяжесть — Аймери, и чтобы Ранульф…

Нет, не вспоминать об этом. Изумление, когда он увидел своего новорожденного сына; легкое недоумение при лицезрении красного, похожего на обезьянку существа на руках матери; и неожиданная, удивительная мягкость, с которой эти большие грубые руки покачивали маленькое изгибающееся тельце, а в холодных глазах теплилось что-то похожее на нежность. И он смотрел на нее и улыбался, и да, это была нежность; нежность к ней и к сыну, которого она подарила ему.

Та минута прошла. Он снова был Ранульфом, грубым, как старый камень, словно бы она никогда не была для него Джоанной, а не кобылой в его стойле.

— Это страх, — сказал Айдан, бесстыдно влезший не в свое дело. — Страх показать истинные чувства. Страх перед болью.

Она выставила его прочь. Это было невероятно тяжело сделать — выкинуть его из ее сокровенного нутра, но она сделала это. В конце концов ей помогла его собственная натура, когда он помчался, крича, как безумный, вслед газелью, выскочившей из ложбины. Джоанна даже не подозревала, что у него есть лук, пока с тетивы не сорвалась стрела, с невероятной точностью поразившая цель.

Эту газель они съели той же ночью, остановившись в караван-сарае и приготовив мясо во дворе, под открытым небом. Костерок Джоанны был разложен несколько в стороне от остальных, отчасти из-за ее положения, отчасти из-за того, что она была женщиной. Она была весьма рада этому. В тарелке Дары оказались лакомые кусочки; Джоанна обнаружила, что может съесть кусочек, потом другой. И прежде, чем она опомнилась, она уже опустошила половину тарелки.

Айдан сидел на корточках рядом с нею. Зубы его сверкали белизной, когда он улыбался. Он был в чудесном веселом настроении: он успел потолкаться среди охранников каравана и попрактиковаться в боевом искусстве с одним из мечников. Джоанна наблюдала за ним, тщательно скрывая это. Охранник учил Айдана сарацинским приемам с более легким и гибким оружием, чем то, каким владел Айдан.