Иней Олненн - Цепные псы одинаковы

У берега покачивались пять больших лодок, а людей не было. Но только Соколы и Барсы подошли к воде, тотчас появились из леса гребцы и кормчие, видно, от солнца в тени отдыхали. Ян занервничал, не привычен он был к большой воде, и остальные Соколы тоже, да и Барсы поплавать были не любители. Ян на Ингерда поглядел, а у того глаза горят, надышаться соленым ветром не может.

Отныне разговоры запрещались, все слова хранились только для одда-отунга, поэтому в лодки сели молча, да в разные: Эйрик и Рейвилл в одну, Ян, Ингерд, Хелскьяр и Рискьёв — в другую. Волки Ингерда не оставили, и немало подивились гребцы, когда черные звери через борт перемахнули и уселись так, чтоб воду видеть.

Коней оставили на берегу, но оружие взяли с собой. Никто и никогда не отбирал оружие у прибывающих на одда-отунг (а такие смельчаки были, кто спор важный хотел во что бы ты ни стало решить), смерть каралась смертью, но собирались тут не дети малые, но мужи многоопытные, знающие, что убивать нужно лишь по необходимости, не ради забавы. А при должной охоте убить можно и голыми руками, и каждый из них умел это делать хорошо.

Скрипели уключины, вода с глухим плеском билась в корму, а впереди, прямо из темных глубин поднимался остров — гуща деревьев зеленых, а над деревьями теми высилась лысая скала.

— Этот остров зовется Рох, а скала — Веда, — тихо сказал Ян.

— Что за слова такие странные? Откуда взялись? — шепотом спросил Ингерд.

Ян пожал плечами и шепотом ответил:

— Кто его знает. Дед называет их осколками древнего языка, а кто говорил на этом языке — о том памяти не сохранилось.

Седой кормчий, стоявший у руля, сурово глянул на них, и Ян умолк. И снова только скрип уключин и плеск воды за кормой. Дружно работали гребцы, легко неслись вперед лодки, темнело вокруг. Над головами тревожно вскрикивали чайки. Ни один из гребцов не носил кармак, и определить, какого они роду-племени, было невозможно. Кто собрал одда-отунг и зачем? Каждый хотел знать ответ.

Между тем солнце почти скрылось. Отсветы его лучей белую кромку берега превратили в розовую. Ян поглядел на зеленую стену деревьев, между ними уже сгустилась темень, и говорит:

— Не знаю, какие обряды на одда-отунге, но, думаю, ночью их не начнут.

Они высадились на берег, кормчие и гребцы ни слова им не сказали и обратно поплыли.

— Подумать надо, где утра дождаться, — озираясь по сторонам, молвил Рискьёв.

И они пошли по берегу, волки — впереди. Долго они так шли, да только никуда не пришли. Далеко тянулась песчаная коса, а забираться под сень деревьев никто не хотел, оттуда сочилась смутная тревога, которую чуяли все, особенно волки. С озера дул теплый соленый ветер, и все, не сговариваясь, поснимали рубахи. Спины тотчас заблестели от пота. Внезапно волки, что бежали, почти не оставляя следов, резко повернули к лесу. Там лежал огромный — в два людских роста — камень, расколотый посередине до самой земли, и из этой трещины бежал ручей. Волки припали к воде и стали жадно пить. Это послужило знаком: раз пьет зверь, значит, может пить и человек.

Воины утолили жажду и порешили здесь же ночевать. Они устроились немного в стороне, чтобы видеть лес, озеро и камень, но чтобы тень от камня скрывала их. Отовсюду они опасались нападения, и хоть знали, что на острове смерть карается смертью, предчувствие опасности не покидало.

Они сложили на землю свои дорожные мешки, а на них — оружие, чтоб не класть его на песок, ночью слегка сыреющий. Никакого огня, они просто сели кругом и приготовились ждать рассвет. Спать никому не хотелось. Волки улеглись рядом с Ингердом, впервые они не пошли на охоту, да оно и понятно: лес тревожил их. Поэтому Ингерд достал из мешка хлеба и солонины и наделил их. Сам есть не хотел, и остальные тоже. Потом говорит:

— Вода, должно быть, теплая. Пойду окунусь. Ян, айда со мной!

— Отчего же нет?

И Рейвилл вызвался тоже. Они скинули одежду и пошли, ступая по песку осторожно, в воду. Волки было двинулись за Ингердом, но когда поняли, куда он отправился, вернулись обратно и снова улеглись, изредка вскидывая голову и ловя ноздрями запахи.

Вода действительно оказалась теплой, и Ингерд с удовольствием окунулся, чувствуя, как волны смывают с него пот и дорожную пыль. Рядом отфыркивался и отплевывался Ян: ныряя, он глотнул воды, а она оказалась горькой. Никогда Ян не пробовал такую воду на вкус, и рассмеялся Ингерд: он-то к такой воде с детства приучен, правда, была она во много раз холоднее. Он еще раз окунулся, чтобы смыть воспоминания. Не получилось.

Не заплывая далеко от берега, они еще долго купались, когда вдруг снова услыхали тревожные крики чаек. Стоя по грудь в воде, Ингерд откинул с лица мокрые волосы и поглядел туда, откуда они доносились. Птицы кружили в воздухе, явно недовольные чьим-то вторжением.

— Еще кто-то прибыл на одда-отунг.

Это рядом сказал Рейвилл. Ян поглядел на Ингерда. Тот стоял в воде, грудь его бурно вздымалась, явственно виднелась белая прядь в волосах, и глаза горят, как у волка ночью, или то лунный свет в них отражается?.. И тут до Яна дошло. Понял он, отчего Волк такой непривычно спокойный в последние дни. Обманчиво такое спокойствие! Ян и обманулся. Теперь-то додумался, да поздно: Ингерд уже на острове, и обратно его не отправишь. Да и права Ян на то не имел. Ингерд убьет Рунара Асгамира, как только встретит, а встретит он его на отунге. Смерть карается смертью, он убьет его и умрет сам, а зачем ему жить? Все это Ян теперь видел так же верно, как ту фигуру, неподвижно застывшую в лунном свете на вершине скалы…

Какую такую фигуру?

Ян сморгнул, потом провел мокрой ладонью по лицу и мысленно обругал себя. Нет там никого. И он поплыл к берегу.

После них пошли поплавать Эйрик, Хелскьяр и Рискьёв, а Ингерд, Ян и Рейвилл, чувствуя, что проголодались, полезли в мешки за едой. И тут вдруг волки вскочили, замерли, вытянувшись как тетива, уши к голове прижали и тихо зарычали. Ингерд успел схватиться за меч, а Ян так и застыл с половиной хлеба в руках, который резать собирался. Рейвилл просто застыл.

Они увидели коней. Много коней. Белых. Белых, как соль, с длинными хвостами и гривами, что почти земли касались. Они шли из леса на водопой, к ручью. А впереди, на самом высоком, статном жеребце ехала женщина, тоже вся белая: белые волосы, из одежды — одна лишь белая рубаха до колен, из-под нее видны белые ноги, крепко охватывающие бока коня. Седла под ней не было.

Ингерд знал, что много силы заключено в волосах, их длина — мера этой силы. Так вот, судя по всему, к ним по берегу приближалась такая силища, перед которой не устоит ни кинжал, ни меч, ни копье. Краем уха он услыхал, как прекратился плеск воды в озере, стало быть, Эйрик, Рискьёв и Хелскьяр тоже заметили эту силищу и замерли, не зная, что делать, и гадая, что будет.