Ксения Медведевич - Мне отмщение

   В ответ на его мстительное шипение Узза лишь повела плечами:

   - Ничто не ново под этим небом. Конец света пророчили незадолго до прихода Али. И перед тем, как из степей вышли джунгары.

   Тарег разозлился окончательно:

   - А я уверен, что на этот раз все пророчества сбудутся! Конец света - лучшее, что может случиться с этой болотной прорвой!..

   Узза ответила своим всегдашним легким смешком:

   - Не сердись на них. Они как дети.

   - Это не дети, это уроды какие-то... - пробурчал он в ответ.

   - А мне их жаль. Люди называют сестру хозяйкой судьбы, - задумчиво проговорила женщина в черном покрывале. - Хотя, по правде говоря...

   Тарег кивнул - у судьбы нет хозяйки, это правда. У нее есть Владыка. Хозяин чертогов мертвых.

   - Сестра - справедливость. А я - милосердие.

   Он не сдержался:

   - А в Нахле? Это тоже было милосердие?

   Узза пожала плечами:

   - Я же говорю, они как дети. Ничего не понимают, везде лезут, говорят глупости. Ничему не учатся. Разве не бывает, чтобы упрямый ребенок сбежал от матери и попал в беду?

   Тарег долго молчал. Потом согласно кивнул. И с неожиданной горечью проговорил:

   - Хреновый из меня спасатель для таких детишек. Ни Силы, ни войска.

   Женщина в черной абайе снова пожала плечами:

   - Ты сам выбрал этот путь.

   - Я отказался от войска, не от Силы. Силу у меня... забрали.

   - Это неважно, - вздохнула Узза. - Я ходила среди них сотни лет до тех пор, пока не пришел Али. Я была могущественным духом. И что? Они ничуть не повзрослели.

   Тарег фыркнул:

   - Ничуть не повзрослели? Да они не то что не повзрослели, они поглупели - напрочь! Раньше хоть вас боялись, а теперь? Вы отступили в сумерки, а новое учение оказалось им великовато. Пастух говорил о совести - но это же смешно! Он бы еще им про парадокс рассказал! Бедуинов палкой промеж глаз надо бить, а не про совесть проповедовать! Так и маются, межеумки - уже не язычники, но еще и не верующие...

   Узза вздохнула:

   - Завтра иди в ар-Румах. Сестра даст тебе поручение. А у меня осталось последнее дело к тебе.

   И тут она замолчала. Надолго.

   - Миледи?..

   Узза подняла ладонь - тише, мол. И наконец проговорила:

   - Если ты поумнел - сам поймешь, какое. А если остался таким же глупым - я подожду.

   - Что-ооо?..

   Богиня легонько хмыкнула - и исчезла.

   Глаза разбегались - столько всего продавали. Ярмарка орала, толкалась, гомонила, пылила и пахла тысячью приманчивых ароматов - вареного и жареного мяса, харисы, орехов в меду, жареной саранчи. И ладана. И алоэ. И финикового вина. И кинзы. И фиников. Глаза разбегались, слюни текли.

   Денег у Антары не было - а у кого они были?

   Рассказы его о Битве в Сухой реке послушали-послушали, да и разошлись, поганцы. Хоть бы кто связку медяков дал или на худой конец угостил жратвой или выпивкой. Но нет, все смотрелись одинаково - худые, обтянутые кожей лица, обветренные губы и голодный блеск в глазах. Обглоданные страшным летом людишки жались и мелочились, и торговля шла ни шатко ни валко - покупать-то покупали, да в основном купцы из далеких северных городов.

   Сумеречник слинял куда-то сразу, прям когда Антара начал читать свое новое:

   Я видел, как всадники плотной стеной приближаются.   Кто может меня упрекнуть? Я рванулся вперед.   Взывали звенящие копья, мне слышалось: "Антара!"   Впивались в коня и прервать наш пытались полет.   Мой конь белогрудый, отмеченный белою звездочкой,   Стал красен от крови, в рядах пробивая проход.   Он вдруг захлебнулся слезами и жалобным ржанием   И стал оседать: острие угодило в живот.   О, если бы мог он словами излить свою жалобу,   О, если он мог рассказать о страданье! Но вот   С победными криками ринулись наши наездники   По дну пересохшего русла, как новый поток.   Они восклицали: "Да это же доблестный Антара!   Он всем храбрецам голова! Это он нам помог!". 11

   На четвертой строке он услышал в голове всегдашнее глумливое хмыканье. И, обернувшись, уже не увидел Рами у себя за спиной.

   Ну и пусть. А что? Что он должен говорить о том бое? Что над умирающим Муфидом сидел?

   Вздыхая и бурча проклятия скупости ашшаритов, Антара плелся по базару, почти не глядя по сторонам. А чего глядеть-то? Денег-то - нет. И не предвидится. Хотя... он бы посмотрел на оба дива, о которых кричали нынче на базаре.

   Сперва Антара пошел потаращиться на чудо-кобылу - ну еще бы он не пошел, про нее столько у костров рассказывали! Звали кобылицу Дахма, "Черная", и люди мечтательно закатывали глаза, декламируя бессмертные бейты Имруулькайса:

   Когда еще спит в гнезде семья быстрокрылая,   Едва-едва рассвело, седлаю рысистого.   Высок он, проворен, тверд, с грохочущей глыбой схож,   Которую сверг поток, бушуя неистово.   И, как человек скользит, по склону карабкаясь,   Сорвется войлок вот-вот с хребта золотистого.

   Кстати, о золотистом хребте - кобыла, как становилось понятно из ее имени, была черна, как ночь. А как известно, Али - мир ему от Всевышнего! - сказал: "Если бы всех ашшаритских коней собрали в одном месте и пустили вскачь, то первым пришел бы золотистый конь". С другой стороны, бедуины от века говорили: "Лучший конь - вороной с белыми браслетами на ногах, а после него - золотистый с такими же браслетами".

   Спорили чуть ли не до драки: те, кто уже видел Дахму, клялись, что не производилась на свет кобыла красивее, совершеннее и соразмернее в полноте бедер, крепости спины, ширине сухожилий. Глаза ее были круглы и черны как ночь, а бока подтянуты и сухощавы как у газели.

   Другие же кричали, что кобылица Али по имени Сабха была как раз золотистой масти, а раз так, то и спорить тут не о чем: лучший в мире конь - золотистый. Недаром Пророк однажды подошел к своему коню и принялся обтирать ему шею и щеки подолом своего плаща и рубахи. А люди восклинули: "Что мы видим!" Но Али ответил: "Сегодня мне во сне явился ангел Джабраил и упрекал за то, что я плохо хожу за своим конем".

   Вот почему Антара решил во что бы то ни стало увидеть все своими глазами. И пошел на конскую ярмарку, и протолкался сквозь толпу, чтоб хоть одним глазком да глянуть на лошадь прославленной красоты...

   Дахма стояла, высоко закинув морду и приподняв собранный у репицы хвост. И била тонкой в бабке ножкой. Широкие бока ее переливались под солнцем нефтяным жирным блеском, подтянутое брюхо взмывало к бедрам, и вся она была...