Мария Теплинская - Дядька

— Ну так пойдем, что ли, в хату, коли уж пришел! — небрежно бросил Микола прежнему своему сопернику.

Янка нехотя побрел следом, смущенно глядя на его крутую спину, на спутанную гриву буйных волос, что спускалась, по полесскому обычаю, до самого ворота. Совсем не к месту Янке вспомнилось, как всегда дивила его эта Миколина прическа, ибо вся местная шляхта, напротив, высоко подбривала волосы сзади, оставляя на виду всю шею — видимо, в подражание своим достославным предкам. Комары эти голые шеи кусали немилосердно, однако шляхта предпочитала геройски терпеть, нежели ее будут равнять со всяким длымским быдлом. Правда, и сами длымчане все же стриглись короче, и лишь Рыгор Мулява да еще двое-трое в деревне носили гриву наподобие Миколиной.

Кулина вертелась возле печи; в калыске плакал разбуженный младенец.

— Вот, Кулинка, гостя тебе привел! — объявил с порога Микола. — Снова пришел до нас.

Кулина, повернув голову, скользнула по нему все тем же беспокойным взглядом светло-серых глаз, каким наградила его при той, последней их встрече.

— А, это ты? — проронила она. — Ну, садись.

И больше не глядела в его сторону, зато нарочно сердито прикрикнула на плачущего младенца:

— Да цыц ты, неугомонный!

Изо всех сил пыталась она при Миколе казаться равнодушной, да только неважно это у не выходило. Не то чтобы в ней ожили былые чувства — в это как раз Янке плохо верилось — но она, видимо, ощущала какую-то постыдную неловкость. Он подозревал, что примерно то же чувствует и Микола: хоть и знает, что ни в чем перед ним не повинен, а все равно ему тяжко и стыдно, словно чужое место занял, чужое счастье украл.

— Дай, Кулинка, я его возьму? — предложил Горюнец, наклоняясь над калыской.

Кулина растерянно на него поглядела:

— Зачем тебе? Да он мокрый, небось… А впрочем, возьми, отчего ж нет?

Янка осторожно поднял малыша; ребенок потянулся к нему и притих.

— Да нет, сухой вроде, — улыбнулся солдат.

— Что ж тогда орал? — удивилась мать.

— Да на руки взяли, вот он и примолк, — ответил Микола. — Одно слово — баловень растет! А к Янке всегда младенцы тянулись. Вечно он, сколько я помню, всякую мелочь кругом себя собирал. Девчоночку эту помню, чернявенькую… Леськой, что ли, звать?

— Леськой, — несмело и торопливо кивнула жена. Ее до сих пор немного коробило воспоминание об этой девчонке, об ее бездонных темных глазах, в глубине которых при одном взгляде на бедную Кулину вспыхивал непримиримый огонь. Кулину до сих пор не покинуло чувство вины перед Янкой; Леська в этой ее вине была открыто убеждена. К тому же девчонка всегда ревновала к ней Янку и уже поэтому ее не любила, а замужество Кулины дало этой Леськиной неприязни самое святое право: сперва отняла друга, а потом позабыла его с такой легкостью, без сожалений предала его память…

— Да, Ясю, — вспомнила вдруг Кулина. — Твой-то хлопчик как? Ну, тот, что летом с тобой приходил, чернявенький такой?

— Да я понял, — ответил Янка. — Жив-здоров, с хлопцами нашими бегает, по хозяйству мне помогает. А-ай!

Это маленький Ясик, расшалившись, больно потянул его за волосы. Горюнец бережно разжал его крохотный кулачок, поводил пальцем по ладошке. Малыш засмеялся, показав розовые беззубые десны. Улыбнулся и Горюнец, но тут же улыбка его померкла, сменилась тяжелым раздумьем.

— Тоскует, — вздохнула Кулина, поглядев на сумрачного, потемневшего лицом гостя, к плечу которого доверчиво приклонил головку ее младенец.

— Что тут поделаешь! — процедил сквозь зубы Микола, отводя взгляд.

Когда же он решился вновь посмотреть на своего гостя, почудился ему в склоненной голове, в упавших на колени темных натруженных руках все тот же невысказанный укор. Младенца у гостя Кулина уже забрала и снова укладывала в калыску. «Ну что он сидит? — вспыхнуло у Миколы внезапное раздражение. — Что ему тут надо? Жалости просит? Так довольно уж его пожалели…»

Незваный гость, казалось, угадал его мысли: медленно поднялся с лавки, сдержанно простился и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.

После той встречи Горюнец решил не ходить больше к ней. Никому он там особо не нужен, да и для него самого, в чем он с большим трудом себе признался, Кулина уже давно мало что значила. Но с ее уходом осталась в его душе холодная черная пустота, и долго она еще не даст ему покоя, и станет еще безрадостнее его и без того нелегкая жизнь.

А к Рыгору он заходил снова уже накануне Степановой свадьбы, и опять не застал его дома. В этот раз Авгинья встретила его без прежней неприязни; скорее даже внимания не обратила, кто пришел — не до того ей было нынче.

В хате все было посдвинуто, поперевернуто, на полу громоздились сбитые в кучу половики, и здесь же валялся брошенный веник, опутанный паутиной. Авгинье помогали прибираться две ее замужние дочери; обе небрежно повернули головы, лишь едва кивнув вошедшему Янке.

— Совсем я с ног сбилась! — пожаловалась Авгинья неизвестно кому. — Ох уж мне свадьба эта, скорей бы все кончилось!

Янке стало немного жаль ее: этот кавардак, поди, и за день не разгребешь, а сколько они уже тут возятся! Да и вообще: много ли у нее в жизни радости? Весь век хлопочет за всех, бьется, что рыба об лед, и хоть бы кто спасибо сказал! И муж не любит, и бабка век заела…

Вспомнив о бабке, он невольно поглядел в ее сторону. К печке было не подойти: к ней была углом придвинута кровать, тут же валялись кучей смятые половики. А бабка Алена по-прежнему сидела на печи, как будто и с места не трогалась; низко надвинутый платок закрыл половину лица, из-под него торчит один только нос крючком. Кривые узловатые пальцы, как всегда, что-то перебирают, голова мерно покачивается. Она давно отжила свой век, и нет ей больше дела до сует земных.

— Эй, Христина! — крикнула меж тем Авгинья старшей дочери. — Ты эти крынки оботри хорошенько да ставь их опять на полку. Ишь, закоптились!..

Христина прошмыгнула мимо Янки, в упор его не замечая и тем самым давая понять, что никому он тут не надобен. Янка, разумеется, понял этот молчаливый намек и поспешил распроститься с гостеприимными хозяйками.

Когда он вошел на свой двор, Гайдучок с радостным визгом кинулся ему под ноги.

— Ну, чего тебе еще? — небрежно-ласково потрепал его хозяин. — Что, дурной? Что, косматый? Никак, стосковаться успел?

Услыхав на дворе знакомый голос, на крыльцо выскочил Митрась — тоже, верно, соскучился один в темной хате. А впрочем, уже нет, не один.

— Дядь Вань, иди скорей! — заторопил Митрась. — Аленка пришла, тебя ждет. Да ты только погляди на нее!

— А ты что это раздетый на холод выскочил? — как будто сердито шумнул на него дядька. — А ну, живо домой! — и дал ему легкого шлепка, подталкивая назад.