Марианна Алферова - Небесная тропа

— Где ванная? — спросил незваный гость.

Тетка отрешенно махнула рукой в конец коридора. Ванны как таковой в квартире не было: обнаружилась только раковина, и возле нее — ржавое корыто на подпорках из кирпичей. ЭРик поплескал себе в лицо холодной водой, вытерся чьим-то грязным полотенцем и, повернув назад, увидел, что тетка по-прежнему стоит посреди коридора, беззвучно кривя губы, не в силах крикнуть.

ЭРик, вынул из ее рук сковородку, вытряхнул яичницу себе в рот, проглотил не жуя и вернул пустую сковородку хозяйке. Та попыталась конвульсивно сжать онемевшими пальцами ручку, но ничего у нее не вышло чугунная сковородка грохнулась об пол.

— Сударыня, вы спасли мне жизнь, — сказал ЭРик, поклонившись, и вышел.

Возле мусорных бачков, на месте красной блевотной лужи, теперь сидел огромный черный пес и умильно смотрел на ЭРика умными желтыми глазами.

— Премного благодарен вам, хозяин, что вы отказались переварить мою плоть. Теперь можете помыкать мной как минимум лет сто. — И пес протянул ЭРику огромную черную лапу, видимо, для рукопожатия. — Плевок, представился пес. — Имя, может быть, не слишком благозвучное, но зато мое, кровное. Впрочем, собаки, как и люди, имен не выбирают.

— Оказывается, ты философ, — засмеялся ЭРик. — Ну, тогда пошли.

— Куда?

— К другому философу.

ЭРик покинул двор. Пес шествовал следом. У входа в «Таверну № 5» их поджидал Суканис. Ни слова не говоря, он протянул ЭРику черный закопченный шампур, и ЭРик взял его, как берут меч или шпагу.

Глава 9

Эти трое сели в трамвай на следующей остановке. Мать, то есть его прежняя мать, в старой куртке, заклеенной скотчем, с огромным, рыжим от старости, брезентовым рюкзаком, из которого наружу выпирали куски картонных коробок, вошла первой. Клавдюнька, пыхтя, втащила следом раздолбанную тележку с разнокалиберными колесами, так же доверху нагруженную картоном. Орестик заскочил в трамвай последним, и тоже не с пустыми руками: в драной авоське звякали пустые бутылки. Все трое посмотрели на ЭРика и отвернулись — не из презрения или ненависти, а просто потому, что не узнали. Орестик постоянно отирал нос подолом драной футболки. У него круглый год текли сопли — и в холод, и в жару; в школе — когда Орестик ходил в школу — его постоянно дразнили. Вся троица выглядела счастливо: они везли с собой целое состояние.

— Макулатуру сейчас почем принимают? Я спрашиваю, почему картон принимают? — спрашивала мать, постоянно пересчитывая тюки и авоськи — не потерялось ли что при посадке.

— Валька больше всех дает, — деловито отвечал Орестик, шмыгая носом.

Причудливые имена в их семье пошли от бабки чухонки, угодившей в «счастливые времена» в ссылку на Дальний Восток. Шесть лет ловила она рыбу, стоя по пояс в ледяной воде, в Питер вернулась скрюченная ревматизмом, чтобы помереть на руках у незадачливого выпивохи-сына.

— Покорми ребят до того, как отец придет, — не удержался, посоветовал ЭРик.

Женщина повернулась к нему. Она показалась ему старухой: запавший редкозубый рот, ввалившиеся глаза, космы грязных седых волос. Сколько же ей лет? Кажется, чуть больше сорока.

— Тебе-то какое дело? — огрызнулась она, с ненавистью глянув на ЭРика.

Она по-прежнему его не узнавала.

— Так ведь сам все сожрет и еще на водку потребует, — смущаясь, как если бы в самом деле был чужим, отвечал ЭРик.

— Советчиков развелось — куда ни плюнь. А мне-то что делать?

«Почему у нее все ситуации в жизни были безвыходные?» — подумал ЭРик с тоской.

Орестик с Клавкою тем временем подбирались к Плевку. Орестик, хищно скривив рот, изготовился пырнуть собаку в большой желтый глаз. Но Плевок вовремя вскочил и угрожающе зарычал. Малолетки спешно ретировались. Орестик спрятал руку с ножиком за спину, а Клавдюнька истошно заорала.

— Намордник на собаку надень! — закричала мать и растопырила руки, пытаясь прикрыть собою младшеньких.

Не получился, как всегда, разговор. Она — по одну сторону жизни, он по другую. И теперь уже навсегда.

— Да уйди же ты наконец от него! — крикнул ЭРик, будто в самом деле между ними была пропасть, но он все еще надеялся докричаться.

— Ах, сволочи, что со страною-то сделали! — закричала мать (его не настоящая, а только биологическая мать, казавшаяся ему теперь старухой). Не стало людям никакой жизни. Раньше мне хоть на работе зарплату платили. А теперь ни завода, ни работы. Разворовали страну! — Она принялась сгружать с подножки связки картона и сумки, потом выскочили Орестик с Клавкою, и наконец ЭРик подал ей тележку.

— Небось ты сам из эти новых, шустрых, — проговорила «старуха», стоя уже на мостовой и снизу вверх взирая на странного человека в трамвае, — и пес у тебя дорогой, породистый. Дай на деток хоть десятку.

ЭРик сунул руку в карман и — о черт! — обнаружил, что карман абсолютно пуст — не было даже ключа от квартиры мамы Оли.

— Я бы дал, — смущенно пробормотал ЭРик. — Но денег не взял с собой.

— Жмот, как и все нынешние, — резюмировала «старуха» и, взвалив на спину рюкзак и схватив в каждую руку по пакету, поволокла добытое добро.

— Тебе их жаль? — спросил Плевок, когда трамвайные двери закрылись.

— Мне больно, — отвечал ЭРик.

— Бродячих собак усыпляют, — сказал Плевок, — а люди должны жить несмотря ни на что.

— Я боюсь желать им смерти, — сказал ЭРик. — Я бы пожелал им собраться с силами. Но у них нет сил — только инстинкт выживания.

— А ты их не любишь.

— Моей любви не за что зацепиться.

— Поэтому я предпочитаю ненависть — у нее всегда найдется горючий материал.

Трамвай, скрежеща, подполз к следующей остановке. Красно-коричневый дом с желтой лепкой по фасаду, в котором проживали Танчо и Серж — каждый на своем этаже и в своем мире — возник за мутным стеклом.

— Насколько я понимаю, мы прибыли, — сообщил Плевок.

Серж, отворив им, застыл на пороге. Он даже не пытался захлопнуть дверь — настолько был парализован страхом.

— Рик, ты, дружище… — выдавил серж наконец, щелкая зубами. — А я уж думал…

— Похоронил друга, а? — усмехнулся ЭРик.

— Нет, что ты, я…

— Светка у тебя?

— Нету, — поспешно сообщил Серж. — Нету, и сегодня не видел.

— Да ты не бойся, — ЭРик похлопал его по плечу. — Я убивать тебя не стану.

— А я не боюсь. — Серж скорчил немыслимую гримасу и покосился на Плевка, восседавшего, как монумент, за спиной ЭРика.

— Пойдем-ка к тебе.

— Ну конечно пойдем, конечно, — бормотал Серж, отступая в глубь квартиры.