Андрей Дашков - Умри или исчезни!

Штора слабо шевелилась, будто от сквозняка. Какого, к чертям собачьим, сквозняка?!

Сейчас Макс ненавидел Клейна, но еще сильнее он ненавидел себя. За то, что поддался страхам, место которым было в фильмах для пятнадцатилетних. Он протянул руку и отдернул штору.

Его стошнило. От запаха и оттого, что ванна не была белой.

Она оказалась доверху заполненной кровью, что делало ее почти черной в середине и густо-коричневой по краям. В ней плавал ребенок, целиком погруженный в жидкость. Сквозь поверхность крови слабо проступали контуры его тела и головы. Искаженное лицо было розовым, открытые глаза смотрели прямо на Макса.

Труп находился во взвешенном положении; казалось, равновесие установилось много часов назад. Да, теперь Голиков видел, что это действительно был мальчик, остриженный очень коротко, и слишком тощий, слабый, иссушенный тоской… Жалкий отросток под животом еще не был окружен волосами. Ребенку можно было дать лет шесть, если бы не лицо. Лицо выглядело намного старше.

Черт возьми. Макс думал о нем, как о живом человеке!

Но худшее было впереди. Труп открыл рот и выпустил из себя несколько пузырей. Они всплывали медленно, как будто были немногим легче крови. Шары тяжелого посмертного дыхания… Что это было? Остатки воздуха выходили из заполненных жидкостью легких?.. Макс задрожал. Дрожь сотрясала его, несмотря на громадные усилия воли.

Утопленник разговаривал с ним. Вернее, пытался что-то сказать. Он не мог произнести ни звука; только еле слышно всплывали и лопались пузыри…

Максим увидел, как двигаются ручки, загребая кровь. Странные, отчаянные жесты. Ни один кусочек плоти так и не показался над поверхностью жидкости, будто все тело находилось под прозрачным багровым льдом.

Однако этот лед был теплым и излучал морок, словно был визуальным символом смерти. Макс сложился над раковиной, извергая из себя непереваренный завтрак. С закрытыми глазами он потянулся к крану холодной воды.

Струя, хлынувшая на его руки, была отвратительно теплой и… липкой; И еще она пахла точно так же, как жидкость в ванне.

Макс сдавленно захрипел, опираясь руками на залитую кровью и блевотиной раковину. Перед глазами плавали багровые круги. Между ними мелькал мертвецки бледный мальчик, открывавший рот в отчаянном беззвучном крике. Голиков с неотвратимой ясностью понял, что от него никуда не деться. Это был тот случай, когда единственным выходом оставалось саморазрушение. Почти с наслаждением он представил себе, как стальной прут рассекает его мозг, избавляя от назойливого и неизгладимого кошмара. Он вывалился из ванной и пополз куда-то на четвереньках, словно слепой котенок, ударяясь головой о стены. Каждый удар доставлял мучительное удовольствие, потому что тогда видение скрывалось за ослепительными вспышками боли. Сквозь собственное хриплое дыхание он услышал тихие звуки, и ему показалось, что корни его волос вылазят из кожи на черепе.

Это было шлепанье маленьких босых ног по кафелю. Кто-то сделал несколько шагов в ванной и вышел в коридор.

Макс знал, кто это. Он почуял запах крови, быстро распространявшийся по квартире…

И начал биться головой об стену, раскачиваясь все сильнее, пока частые удары не слились в гудящий, раскалывающий голову ритуал суицида.

…Холод в затылке. Что это было – первое снисходительное прикосновение смерти? «Прими ее, как принимает потный затылок ласку прохладного платка…»[11]. С этим прикосновением пришли апатия и черная вязкая боль внутри черепа. Холодная рука остановила его и некоторое время удерживала от движений. Макс упал набок и с трудом разлепил глаза, залитые кровью, струившейся из рассеченных бровей. Клейн сидел возле него, положив ему на шею свою руку. Глаза масона были невыразительными и пустыми, но Максим как будто слышал его голос. Он перевел для самого себя: «Когда ты начнешь прислушиваться к моим советам?»…

Из-за спины Клейна появилась Ирина, села на пол и обняла Макса, тесно прижавшись к нему. Он ощутил исходивший от ее шубы восхитительный отрезвляющий холод и в то же время – прохладу ее лица. Он почувствовал своей щекой нить свежего шрама, однако ему было плевать на это… Ирка прижималась к нему долго-долго, и он понял, что она тоже находится в плену кошмара. Своего кошмара, но такого же смертоносного.

– Не оставайся больше один, ладно? – прошептала она ему на ухо.

Он слабо улыбнулся и тихо сказал в густые волосы:

– Ты тоже…

Она сжала его так сильно, что снова заныло плечо, но он терпел, потому что впервые за много лет не чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Неужели к этому состоянию приводил только ужас?..

С помощью девушки и масона он встал на ноги и доковылял до своего дивана, даже не заглядывая в ванную. Он знал, что не обнаружит там ничего необычного.

– Я найду мальчишку, – сказал он, принимая от Клейна рюмку водки. – Иначе он сведет меня с ума… Что вы видели в парке?

– Место происшествия оцеплено. Жандармы не дают подойти близко…

– Милиционеры, – поправил Макс.

– Что?

– Теперь они называются милиционерами.

– Ладно, пусть будет так. Кстати, вашего авто нигде не видно. Он был низким, окрашенным в темный цвет, грязным, с одной разбитой фарой впереди, я правильно понял?

– Правильно, – хмуро подтвердил Максим. – Наверное, его утащили. Значит, мои отпечатки у них уже есть…

Масон смотрел на него недоуменно, как будто Голиков бредил или болтал о сущих пустяках.

– Надеюсь, до ночи они уберутся оттуда. Ира бросила на него тревожный взгляд.

– Тебе нельзя появляться в парке.

– Мне нельзя даже спать, не то что выходить на улицу. – На самом деле Макс не чувствовал легкости, с которой произнес это. Каждую секунду на него давил тяжкий груз страха. – Не волнуйся. Просто я знаю, что должен туда вернуться.

Она еле заметно пожала плечами, а на лице Клейна промелькнула улыбка. Он незаметно извлек из кармана колоду и принялся раскладывать на столике пасьянс.

Несколько минут Макс зачарованно следил за ним, словно что-то хоть в малейшей степени зависело от того, как лягут картонные прямоугольники. Красивые пальцы Клейна едва касались карт и переворачивали их очень медленно. Все закончилось разочаровывающим образом. Масон бросил незаконченный пасьянс, словно потерял к нему всякий интерес, и смешал карты.

Спать было невозможно. Во всяком случае, так казалось Максу. После ужина все трое сели смотреть телевизор, будто обычная, благопристойная, но неполная семья. Голиков подумал об этом и ухмыльнулся, издеваясь над собственной сентиментальностью.

Тем не менее, между тремя загнанными в угол людьми уже установилась связь более сильная, чем какой-либо корыстный интерес. По телевизору передавали вязкую, бесцветную мелодраму. Макс смотрел на мерцающий экран, почти не слыша звуков, и получал кайф не от фильма, а оттого, что находился на зыбком острове покоя, ненадолго застывшем посреди гибельной реки времени…