Вадим Крабов - Рус Четвертый. Рус-4

Вскоре Пиренгулу стало не до сторонних рассуждений. Атаки претендента становились все быстрее и точнее, а вот его ответы наоборот, замедлялись, будто он сражался в толще воды. Волна бешенства чуть не «прожгла» опытного воина-мага, однако самопроизвольный вход в транс, чем он грешил и с чем всю жизнь безуспешно боролся — не получился. Более того, не получилось провалиться в транс и сознательно. От вспышки паники Пиренгула невольно спас Асман — боль от серьезных ранений «остудила» горячий характер мага. И тогда он обратил внимание на странную ауру Асмана, на эту «светящуюся» оболочку, которую раньше попросту упускал из вида. Это поле, имеющее свойство отталкиваться от предметов, в этот раз вело себя иначе: оно растягивалось, пытаясь «захватить» в свои «объятья» ближайшего человека — Пиренгула. И чем «сильнее» было это «обволакивание», тем медленней мог двигаться князь и напрочь лишался основного своего преимущества — входа в магический транс. Собственно, так же, «приглаживанием» ауры мага и действовали антимагические браслеты и огромный вклад в их создание вкладывали Целители…

«Подонок! Это нечестно!.. — остервенело думал сам далеко не праведный сармат, чувствуя, что проигрывает. Он не смотрел в глаза противнику, он выхватывал взглядом ноги, говорящие куда последует следующий удар, и руки, пытающие замаскировать направление этой атаки. На среднем пальце правой кисти Асмана сидел обычный целительский перстень, которые часто использовали богатые не-маги, дабы хоть немного сравниться со склонными к Силе в управлении токов своего тела. Только этот перстень обладал уж очень сложной вложенной структурой и Силой Эскулапа веяло от него очень сильно, буквально «сдувая» чувствительную натуру мага-Пылающего. — Ну, Рус, родной ты мой, любимый мой зятек, где ты?! На тебя одна надежда…», — нет, помимо этого Пиренгул еще всерьез молился Пирению, только… божественная помощь, если и случится, совсем не факт будет в пользу молящегося…

А «любимый зятек», даже не подозревая об этом своем гордом звании, сидел в кустах, куда пришел как можно аккуратнее, предварительно «слетав» и сняв новые координаты. Смотрел на амулет Асмана: «Не иначе магистр-Исцеляющий ваял — не меньше. Стоит — мама не горюй! Эндогорские уши не то, что торчат, они… они… просто орут о своем присутствии! М-да… будет тестю наука о хитрости… Ну что, Дармилей Разрушитель, думаю, пора. Хлопни от имени предков…», — и Великий шаман «хлопнул».

С диким загробным завыванием в котором с трудом угадывались слова «Не гоже клясться Предками и нарушать сию клятву… молокосос», — последнее слово, впрочем, описывается свидетелями неуверенно, из «центра неба» ударил вихрь и размозжил Асману десницу. Вслед за этим Пиренгул, слово очнувшийся от долгой спячки, разрубил тело зятя. Многочисленные свидетели рассказывали: «От плеча до пояса. И это кавалерийской саблей с обычным «пробивающим» Знаком! Силен, князь. Асман так и распался на две половинки. И сразу же загрохотало и сразу же ударил ливень такой, какого я и не помню, уважаемый. Полная победа князя случилась… эх, править по-прежнему будут сарматы…», — чего в последнем выражении было больше: одобрения или сожаления — оставалось неясным.

Мерильгин не стала оплакивать тело мужа, а сорвалась к городским воротам сразу, как только Асман в буквальном смысле «раздвоился». За ней устремились и пяток телохранителей. Так они и неслись: шесть всадников сквозь плотный ливень, полностью облепленные мокрой тканью, одетой для защиты от сухой пыли, а не от небесных хлябей. Довольными этой скачкой были только единороги.

Пиренгул орал, махал руками, командовал, мол, надо задержать беглецов, но в громе и радости от его победы (а больше — от небесной влаги) никто его не понял. И сам он напрочь забыл о своих возможностях, позже оправдываясь: «Там люди толпились, боялся задеть».

А тем временем Рус сходил в Кальварионский дворец. «Честно» появился там, где они с Гелинией договаривались — на «заднем» дворе, по которому когда-то бежал Андрей со спящей на его плече княжне, одержимой «демонской сущностью». Был проведен в «детскую», где до смерти напугав кормилицу поигрался с сыном-бутузом, уже ползающего по толстому тирскому ковру. Перед уходом вздохнул, зачем-то украдкой перекрестил ребенка (уж больно напрашивался этот жест в ответ на натуральный крестик висящий на шее младенца), отмахнулся от навязчивого секретаря, который бубнил, как заведенный: «Госпожа велела подождать, она через статер освободиться и прибежит…», — снова вышел на задний двор и ушел в Месхитополь, в давно примеченный закуток на бывшем «вокзале» — станции Звездных врат. Ему понравилось получать новости здесь, в таверне, обедая и слушая красивую танцовщицу. Сведения его порадовали.

Ажиотаж вокруг «Трех Толстяков» стоял неимоверный. Люди уже забыли о «Сильвалифийском руднике» и массово рассуждали, что «деньги сами делают деньги» и несли, и несли золото, вынимая подвальные «кубышки». Впрочем, начинался и обратный процесс — изъятие денег «на обновку жене». По слухам, а танцовщице обычно можно было верить, в «Толстяков» сильно вложился Ипполит «Скромный» и… орден Текущих.

«Пора! — решил Рус и, отпустив девушку, развалился на стуле. Он ожидал от блокировки тирских портов чего-нибудь «эдакого» и оно произошло — случилась насильственная попытка смена династии. Тянуть нечего. Вызвал «отражение» Адыгея и сказал одно только слово: — Сворачиваемся».

На следующее утро ни одна меняльная контора «Три Толстяка» не открылась. По всей ойкумене. При взломе дверей и проверке помещений не было найдено ни одного сотрудника и, что гораздо обидней, ни одной монетки, даже медной лепты. С этого дня появилась пословица: «Сгинуло, как в сильвалифийский рудник провалилось!». Позже, длинное название государства стали упускать.

Ипполит сгоряча хотел было объявить войну лесному царству, но был остановлен словами генерала ордена Пылающих: «Договор-договором, но пора бы, государь, и за прежние компании рассчитаться…», — на что месхитинский правитель смог ответить лишь самыми общими словами, с досады до крови прикусив губу. Разыскать пропавшие деньги «по линии службы Следящих», конечно, велел. Но был предупрежден, что «придется подождать». Потом ему доложили, что интрига эндогорцев не удалась и царь, невольно порадовавшись неудаче союзника-соперника: «Хоть одна хорошая новость, о Боги!», велел немедленно снимать блокаду с тирского побережья, заранее представляя, что ему скажет генерал Текущих, которым царская казна, разумеется, тоже задолжала. «Интересно, а кому я ничего не должен?», — мелькнула в голове самодержца странная, но тем не менее успокаивающая мысль.