Вадим Крабов - Рус Четвертый. Рус-4

Аригелий был склонным к Силе Эледриаса. Он внимательно рассмотрел, насколько успел, конечно, узор «включения», оторвавшийся от ладоней Руса. Спросил, однако, не о нем:

— Значит здесь ты предлагаешь устроить нашу казну… А те, неактивные узоры? По-моему, они жаждут активации…

— Ты прав — это ловушки. Они такие. Активируй, если хочешь, — Рус пожал плечами, — в «наставлении» написано как это делается. А что? Удобно. Лабиринт сложный, открывать его секреты будешь только близким, а на входе поставишь надежную охрану.

— Не в этом дело. Помещение слишком большое… Да и против «ям» различных Сил защиты нет. Заходи, отправляй…

— Хах! Ты сначала ловушки активируй и узнаешь, как они отнесутся к появлению в этом «большом помещении» неугодных тебе личностей… А координаты снимать? Храни секрет, я только тебе его открыл… Да что мы все одно по одному! Говорили уже, и не раз. Условие помнишь?..

— Пять магов отправить в Месхитополь, в меняльные конторы «Три толстяка». Они станут с помощью «упругих лепестков» наполнять сокровищницу золотом, но мне от него достанется только треть и обязательно надо печатать свои монеты. Да! Слухи о глубоком руднике поддерживать, но под большим секретом…

Рус — пасынок Френома, побратим Эледриаса и, наконец, маг-Хранящий неопределенного ранга, написал целое наставление, куда внес большинство нужных структур, по-местному — узоров. Причем распределил их очень удобно: от простых к сложным и если внимательно приглядеться, то можно было различить некие закономерности…

Все жрецы и склонные к Силе Эледриаса относились к чужаку с таким пиететом, что Аригелий, в серьез считающий себя «настоящим» побратимом «Защитника и Освободителя», невольно его взревновал. Но первый царь «леса свободы» отлично умел владеть собой — никто, а в первую очередь сам Рус, ни о чем не догадывался.

Вскоре в сокровищнице появилось золото. Сначала немного, потом побольше, а через месяц как прорвало: посыпалось потоком, удерживаемым исключительно развитием каналов пяти «месхитинских» и двух «кафарских» магов, которые «перебрасывали» монеты из подвалов меняльных контор «Три Толстяка».

В последние полдекады Аригелий заходил «в казну» ежедневно и с вожделением смотрел на золото. Охранники, пребывающие с ним, относили к выходу из холма столько, сколько могли поднять и лишь «с улицы», опасаясь больших колебаний Силы, царь «отправлял» золото к печам под центральным холмом. Вслед за деньгами в «упругие лепестки» прыгали трое доверенных охранников и сам Аригелий. Только одна мысль резала ему сердце: две трети богатства, которое он стал считать своим полностью, без остатка, придется отдать…

Рус не успел выйти из шатра Пиренгула, как к князю влетел ошарашенный секретарь:

— Го-государь, — он шумно сглотнул и протянул Пиренгулу черный амулет «эфирного разговора». Весь княжеский аппарат государственного управления давно переехал в активно строящийся Альвадис. — А-асман младший зовет тебя на правосудие Богов или Предков. Как тебе будет удобнее…

На лице тирского владетеля нарисовалось огромное облегчение, словно он тянул, тянул повозку в гору, знал, что так надо, но упорно не понимал зачем. Теперь все прояснилось.

Князь нарочито медленно, успокаивающе, взял «говорильник» и таким же тоном поотвечал на горячечные выкрики молодого человека. Рус узнал тот голос; голос вылеченного им от слабоумия Асмана-младшего… «Это сколько прошло-то? — невольно задумался он. — Черт, совсем потерялся… пять лет точно… не, шесть — минимум. Как время бежит, господи!..», — о какой-то там опасности для себя или тестя — не побеспокоился совсем.

— Никого из телохранителей не беру! — высокопарно произнес Пиренгул, отдавая секретарю амулет. — Иду к этому сопляку один… зять, сопроводить не желаешь? — это сказал уже гораздо тише.

— Ко второму зятю? — саркастически уточнил Рус и продолжил громко, чтобы и за пределами шатра, не защищенного «глушащими» Знаками, было слышно. — За любимым тестем я хоть куда! С ним я никого не боюсь! — Подмигнул князю, обозлившемуся на сарказм, без сомнения понятый всеми приближенными (Это наоборот — с Русом Пиренгулу бояться нечего). — Куда идти? — спросил уже тихо.

— На дворцовый парк напротив центрального входа, — сквозь зубы прошипел Пиренгул, еле сдержавшись от «вспышки». Выдохнул горячим паром и продолжил спокойнее. — Я сам «яму» создам. Пусть для них ты будешь сюрпризом…

— Тогда я следом, не потревожив Силу, в кустики, которые слева от главного крыльца. — Негромко предупредил Рус. Пиренгул серьезно кивнул и вскоре под ним загорелось «жерло вулкана».

Асман-младший (не дававший клятву не оспаривать княжение Пиренгула) толкнул речь перед толпой. И его слова были весомо подкреплены повозками, забитыми вкусно пахнущей снедью. Народ носами потянулся к отряду асманитов, числом два десятка. На белоснежном единороге сидела замотанная в красивый голубой башлык женщина, в которой легко угадывалась средняя дочь Пиренгула Мерильгин — жена Асмана-младшего. Тогда, при принятии венца, идея женить наследника Асмана Второго на собственной дочери, пытавшейся убить Гелингин, показалась Пиренгулу очень заманчивой. Сегодня, смотря на возмужавшего Асмана, державшего в правой руке саблю, а в левой кинжал — князь сомневался в том решении. Как-никак зять, близкий родственник, убивать которого было, по крайней мере, неприятно. А надо.

Вызов брошен по всем правилам. Пиренгул, как ни «крутился», отказаться не смог — слишком сильны и законны права противника на венец. Так как «претендент» не склонный к Силе, то и смерть свою принять должен не от магии — о чем и состоялся договор на площади под самым крыльцом. Решение скрепили клятвами богам и Предкам. Громыхнуло. А это в ответ на клятву было явлением редким. Все. Гвардейцы, во главе с кусающем губы Рахмангулом, вперемежку с десятком охранников Асмана (эх, мало их Танагул порезал!) растащили толпу, оставив пустое мощеное красно-коричневым камнем пространство шагов сто в диаметре.

Настраиваясь на почти забытую, почти чисто фехтовальную схватку, отец бросил хмурый взгляд на дочь и закаменел. Такого презрительного торжества, такого уверенного предвкушения победы, такой радости от предчувствия скорой смерти (неясно чьей, но Пиренгул серьезно заволновался) он не видел давно. А у дочери — не ожидал и не желал разглядеть такое.

«Эх, надо было раздавить змею…», — с поздним сожалением подумал князь и едва не пропустил ловкий выпад молодого Асмана. А сердце разрывалось: Мерильгин, несмотря на всю её подлость, он любил. Пусть она себе и воображала обратное…