Стивен Эриксон - Сады Луны

Мураш помрачнел.

— Что-то мне подсказывает: поставил зря.

Паран вошёл в таверну Нобба и остановился в дверях. В зале было полно солдат, их голоса сливались в глухой гул. Только некоторые тут носили пламенный значок «Мостожогов», остальные были из Второй армии.

За большим столом под выступающей галереей, на которую выходили двери комнат второго этажа, играли в карты полдюжины «мостожогов». Широкоплечий человек с чёрными волосами, заплетёнными в косички и собранными в хвост, унизанный талисманами и фетишами, сидел спиной к залу и с бесконечным терпением сдавал карты. Несмотря на рёв толпы, Паран слышал, как он монотонно отсчитывает очки. Остальные сидевшие за столом поливали сдающего потоком брани, но без особого эффекта.

— Баргаст, — пробормотал Паран, глядя на сдающего. — Единственный среди «Мостожогов». Значит, это Девятый. — Он глубоко вздохнул и шагнул в толпу.

Когда Паран остановился за спиной у баргаста, его дорогой плащ был залит прокисшим элем и горьким вином, а на лбу поблёскивал пот. Баргаст только что закончил сдачу и положил колоду в центре стола, показав при этом бесконечную голубую татуировку, покрывавшую спиралями всю руку и только кое-где рассечённую белёсыми шрамами.

— Вы из Девятого? — громко спросил Паран.

Мужчина с обветренным лицом того же цвета, что и его кожаная шапочка, поднял взгляд, но потом снова сосредоточился на картах.

— Ты капитан Паран?

— Я. А ты, солдат?

— Вал. — Он кивнул на крупного человека справа от себя. — Это Молоток, взводный целитель. Баргаста зовут Тротц, и не потому, что о каждую юбку трётся. — Он кивнул налево. — Остальные не имеют значения — они из Второй армии и играть вообще не умеют. Садись, капитан. Скворца и остальных отозвали на время. Скоро вернутся.

Паран нашёл пустой стул и поставил между Молотком и Тротцем.

Вал проворчал:

— Эй, Тротц, ты игру закажешь или нет?

Глубоко вздохнув, Паран обернулся к Молотку:

— Скажи мне, целитель, какая средняя продолжительность жизни у офицеров «Мостожогов»?

Вал фыркнул:

— До Семени Луны или после?

Молоток чуть приподнял тяжёлые брови, отвечая капитану:

— Где-то две кампании. От многих вещей зависит. Стальные яйца это хорошо, но недостаточно. И это значит, надо забыть всё, чему тебя учили, и прыгнуть к сержанту на коленки, как малое дитя. Будешь его слушать, дольше проживёшь.

Вал стукнул по столу.

— Подъём, Тротц! Что мы тут играем?

Баргаст нахмурился.

— Я думаю, — прогудел он.

Паран откинулся на спинку и расстегнул ремень.

Тротц заказал игру, и Вал, Молоток и трое солдат Второй армии застонали, потому что Тротц всегда только её и заказывал.

Молоток заговорил:

— Капитан, ты уже кое-что слышал о «Мостожогах», — верно?

Паран кивнул:

— Большая часть офицеров боится «Мостожогов». Говорят, смертность такая высокая, потому что половина капитанов умирает с кинжалом в спине.

Он помолчал и уже собрался было продолжить, когда заметил, что вдруг наступила тишина. Игра остановилась, и все глаза устремились к нему. Под рубашкой на теле Парана выступил пот.

— И судя по тому, что я успел увидеть, — не сдавался он, — я уже готов в это поверить. Но я вам так скажу — всем вам: если получу нож в спину, то уж лучше ж за дело. Иначе буду крайне разочарован. — Он застегнул ремень и поднялся. — Передайте сержанту, что я — в казарме. Хочу поговорить с ним перед официальным построением.

Вал медленно кивнул.

— Пойдёт, капитан. — Он помолчал. — Эй, капитан! Не хочешь войти в игру?

Паран покачал головой.

— Спасибо, но нет. — Ухмылка затаилась в уголке его рта. — Не годится офицеру отбирать деньги у собственных солдат.

— А вот эту заявку ты лучше когда-нибудь подтверди делом, — сказал Вал, и его глаза сверкнули.

— Я об этом подумаю, — ответил Паран и вышел из-за стола. Проталкиваясь через толпу, он почувствовал растущее ощущение, которое застало его врасплох: ничтожность. В детстве, проведённом среди благородных семей, и за время учёбы в академии он набрался гордыни. И эта гордыня сейчас трусливо спряталась где-то в дальнем уголке его мозга — потрясённая и онемевшая.

Он это понимал задолго до того, как повстречал Лорн: его путь через офицерский корпус Морской академии был лёгкой прогулкой, обозначенной подмигиваниями и кивками. Но войны Империи шли здесь, в тысяче лиг оттуда, и здесь, понял Паран, всем было плевать на влияние при дворе и взаимовыгодные договорённости. Эти ухищрения только увеличили его шансы на смерть — притом смерть быструю. Если бы не адъюнкт, он был бы совершенно не готов принять командование.

Паран поморщился, когда открыл дверь таверны и вышел на улицу. Ничего удивительного, что армии старого Императора, создавая Империю, так легко пожирали феодальные королевства. Он вдруг обрадовался пятнам на своей форме — теперь он не выглядел тут чужим.

Паран шагнул в переулок, ведущий к боковой двери в казарму. Его путь проходил сквозь глубокую тень под высокими стенами домов и навесами балконов. Крепь была умирающим городом. Он достаточно знал её историю, чтобы различить обесцвеченные следы былой славы. Она, конечно, владела достаточной силой, чтобы заключить союз с Семенем Луны, но капитан подозревал, что для Владыки Луны это было связано скорее с соображениями целесообразности, чем со взаимным признанием силы. Местная знать выглядела весьма импозантно и даже помпезно, но вся её мишура казалась поношенной и старой. Паран невольно задумался, насколько он сам и его род похожи на этих унылых горожан…

Звук за спиной, тишайший шорох, заставил капитана обернуться. Окутанная тенями фигура шагнула к нему. Паран закричал, хватаясь за меч. Когда фигура оказалась рядом, на него дохнул ледяной ветер. Капитан отшатнулся, заметив блеск клинков в обеих руках. Он развернулся боком, и его меч уже наполовину вышел из ножен. Левая рука нападавшего рванулась вверх. Паран откинул голову и выдвинул вперёд плечо, чтобы отбить удар, которого все же не было. Вместо этого длинный кинжал, словно огонь, вошёл в его грудь. Второй клинок вонзился ему в бок, когда кровь хлынула в рот. Паран закашлялся и застонал. Он зашатался, прислонился к стене, а потом сполз, тщетно цепляясь рукой за мокрые камни. Его ногти оставляли глубокие борозды в плесени.

Мысли его, наполненные, как казалось, только глубоким, искренним сожалением, канули во тьму. Он расслышал едва различимый звук, словно что-то маленькое и металлическое покатилось по твёрдой поверхности. Звон превратился в звук чего-то вертящегося, и темнота перестала наступать.