Стена - Дмитрий Гартвиг
Пьер, продолжая безостановочно поливать градом заклинаний наступавших всадников, резко отскочил назад, скрываясь за спинами подоспевших солдат барона. Какой-то боец из диверсионного отряда лихо подскочил под брюхо лошади, выставив клинок над головой. Марк взорвал огненный шар исполинских размеров прямо перед лицом одного из всадников. Взрывной волной его отбросило назад, и студент с воплем повалился в прохладную воду крепостного рва.
Барон рубил направо и налево, по-звериному рыча. Он крутился как детский деревянный волчок, ни на секунду не останавливаясь и используя инерцию своего меча, выступавшего в качестве противовеса. Не смотря на всесокрушающую ярость, что, казалось, полностью захватила его, каждый удар всё равно находил свою цель.
И напор всадников, ещё недавно готовый мстительно втоптать в грязь немногочисленных выживших после ночного рейда, начал потихоньку сходить на нет.
А через пару минут суматошного и яростного боя и вовсе выдохся.
* * *
Тканевые стены госпиталя колыхались на ветру.
Было в этих белых простынях, жестоко избиваемых безжалостной стихией, нечто сюрреалистичное. По всем законам восприятия и метафизики они, эти снежного цвета полотнища, лишь слегка замызганные неаккуратными мазками грязи, должны были символизировать нечто печальное. Возможно, горечь поражения или позор капитуляции. Они должны были стать прощальным жестом уплывающего в шторм корабля, должны были немедленно превратиться в мягкий и почти прозрачный батистовый платочек, что дарит своему жениху зарёванная невеста, каким-то неведомым чувством понимающая, что из своего первого и последнего боя юноша не вернётся.
Белые шторы, прибитые прямо к земле короткими деревянными кольями, колыхались на ветру. И вопреки всем мифам и ощущениям, вселяли в Марту странную обречённую уверенность.
Девушка медленно семенила мелкими шажками, едва приближаясь к белому шатру. Посреди обгорелых руин имперского лагеря это белое квадратное полотно выглядело странно. Странно настолько, что сразу приобретало невидимый судьбоносный оттенок. Давало понять бедной магичке: есть твоя нынешняя жизнь, пусть и замешанная на горе и неопределённости, но всё ещё лучащаяся надеждой, а есть эти самые белые стены. Зайди внутрь, отогни беспокойную простыню, и больше не будет тяжёлого ожидания, червём выедающего что-то внутри тебя. Зайди внутрь, и ощути, как тяжёлый невидимый меч, подобный тому, что был у барона, со свистом опускается в миллиметре от твоего затылка. Почувствуй, как массивное лезвие отсекает всю эту суету, заставляющую крутиться волчком на месте, грызть ноги и ходить из стороны в сторону. Зайди, Марта и либо вознесись, либо рухни прямиком в бездну. Оставь эту душащую непонятность снаружи, отбрось эту неопределённость.
Но знай, что и надежды больше не будет.
И поэтому Марта не спешила. Она медленно-медленно продвигалась вперёд, не убирая кончики пальцев от приоткрытого рта и невидяще смотрела перед собой. Мимо пробегали вечно куда-то спешащие солдаты, хмуро ворчали офицеры где-то на границе слуха. Ушлые интенданты и маркитанты звонко цокали языками, восторженно рассматривая богатые трофеи и с руганью отгоняли бойцов, так и намеревавшихся стащить какую-нибудь плохо лежащую добычу.
Но Марта не видела ничего из этого. Шумная чепуха победившей армии нисколько не занимала её. Всё внимание девушки было приковано только к одному, к белым стенам госпиталя, сумасшедше выгибающихся на ветру. Наверное, так ощущает себя какой-нибудь очень набожный и очень правильный жрец, подходя к храмовому алтарю для очередной проповеди. Впрочем, почему именно жрец? Именно так и должен себя ощущать любой человек, готовящийся хоть на мгновение оставить всё земное, все те гнетущие переживания и хотя бы на мгновение вступить на ту прямую и короткую дорогу, которую открывает сделанный выбор.
И юная магичка, отчаянно цепляясь за счастье своего неведения, никак не решалась этот самый выбор сделать.
Марта больной ойкнула, когда неожиданно уткнулась носом во что-то мягкое и кожаное.
— Глаза-то разуй, — весело поприветствовал её Пьер, раскинув руки в стороны и загородив дорогу. — Совсем не видишь, куда идёшь.
Марта подняла предательски блестящие глаза. Пьер был выше неё всего на полголовы, но разница в росте становилась колоссальной, когда она стояла к нему почти вплотную. По сравнению с бывшим вором, улыбающимся и пышущим жизнью, она казалась самой себе каким-то карликом, каким-то маленьким и ничтожным человеком, чей хребет окончательно переломил груз жизненных трудностей.
— Пьер… — спросила Марта, задыхаясь от подступавших к горлу рыданий. — Пьер, миленький, скажи мне… скажи мне, пожалуйста, ты был в госпитале?
— Был, — разом посерьезнев и убрав из голоса хоть какой-то намёк на весёлость, кивнул парень.
— Пьер… — дыхание Марты окончательно перехватило. Девушка вдруг разом поняла всё, абсолютно. Перед глазами мелькали страшные картины, чёрная дымка не давала ясно смотреть на окружавший её мир. Ей не хотелось, изо всех сил не хотелось задавать последнего, самого важного вопроса, не хотелось слышать ответ на него.
Но не задать его Марта не могла. Когда надежды уже не остаётся, удар того самого невидимого клинка, о котором шептали всё ещё далёкие, но такие близкие стены госпиталя, — это лучший выход.
— Пьер, скажи… — продолжила девушка с истеричным, трепещущим у последней черты горя, придыханием. — Ты видел его?
Маг ещё раз наклонил голову.
— Я понимаю… — с тяжёлым вздохом начал он. — Я понимаю, о ком ты говоришь. О некоем избалованном герцогском сынишке, которого тащили на носилках два дюжих санитара, а он вопил как резаный что-то типа:
И, прочистив горло, Пьер громогласно, противно и очень карикатурно спародировал вопли раненого Линда.
— «Не смете, твари! Не смейте отрезать, сволочи! Уй, дай мне только встать, говно, ты у меня землю жрать будешь!..» — на лице бывшего вора расплылась ехидная улыбка. — Ты про этого человека у меня спрашиваешь?
Коротко взвыв, то ли от обиды, то ли от радости, Марта набросилась на друга с кулаками.
— Ты идиот! — орала она, смешно колотя веселящегося Пьера маленькими кулачками по груди. — Ты полнейший кретин! Как ты вообще, как тебе только в голову такое пришло, баран.
Пьер же, заливаясь хохотом, натужно отбивался, больше заботясь о том, как не прослезиться со смеху, чем об уворотах от безболезненных девичьих ударов.
— Видела бы ты своё лицо, — едко хихикая и одновременно уворачиваясь от очередного кулачка, произнёс он. — Ну натурально на плаху идёшь, оскорблённая невинность. Мордочка кротенькая-кротенькая, лапки поджала и ногами еле перебираешь. Просто уморительно.
— Так он жив?! — возмущённо спросила Марта, сдувая с мокрого от слёз и пота лица тонкую прядь волос.
— Жив, жив, — заверил её маг. — И, судя по качеству той брани, которой он поливал медиков, вполне в сознании. С ногой у него, правда, всё скверно, тот имперец хорошо постарался. Врач, увидев её в первый раз, даже сказал, что скорее всего придётся ампутировать. Он потому и ругался.
