Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
Но все вроде как было цело...
Как она могла?!
Она записку даже не прочитала!
А Фёдор старался, составлял, писал... не так уж и много он написал, ну и что.
Устинья, свет мой, выйди ночью во двор, к березе.
А когда вышла бы, он специально так написал. Он бы и пришел, и перелез... уж договорился бы со сторожами! Ладно, этот... как его... Михайла договорился бы! Он уже пообещал!
А она даже читать не стала. Сожгла — и все тут.
Разнести бы что-нибудь, да в карете нельзя. Пришлось ограничиться злобным шипением. И ждать до дома Истермана, в котором Фёдор и дал себе волю.
Растоптал балахон помощника лекаря, зашвырнул куда-то парик, разбил окно... никто не лез ему под руку, даже Михайла. Только когда бешеный запал у Фёдора прошел, парень подсунулся под руку с кувшином ледяного кваса.
— Испей, царевич.
Фёдор едва не запустил в Михайлу кувшином. Но так соблазнительно пахло смородиновым листом и ржаным хлебом, так стекала по пузатенькому глиняному боку капелька ледяной воды... царевич присосался к горлышку, да и выдул половину. А там и вторую. Выдохнул, опустился на лавку.
— Она записку сожгла! Не читая!
Михайла и сам не ожидал такой радости.
Сожгла!
Не нужен ты ей! Что Устя могла царевича не узнать — не верил. Узнала. Наверняка. И свой выбор сделала! Только вслух Михайла сказал совсем другое.
— Царевич, так что ж ты гневаешься? Радоваться надобно!
— Чему радоваться?!
— Когда б она от тебя записку взяла, да на свидание пришла... что это за девка, которая на все согласная?
Гнев Фёдора остыл так же быстро, как и вспыхнул. Царевич с интересом поглядел на Михайлу.
— Ты прав... ты — прав.
И правда. Чего стоит девка, которая берет записочку от мужчины... ладно! Будем честны с собой. Царевича она видела раз в жизни — и тут же на свидание побежит? Это уж как-то совсем неправильно.
Что еще могла сделать Устинья?
Не брать записку? Так растерялась она, не ожидала ничего, вот и взяла. Но и читать не стала.
Гордая.
Это хорошо.
Фёдор успокоено откинулся на лавке.
— Иди, собери поесть чего. Да лекаря сюда позови. И слуг кликни, пусть убираются.
Лекарю Фёдор собирался отсыпать серебра, чтоб не гневался. Ну и на будущее — вдруг пригодится?
* * *
Устя потирала пальцы нервным движением.
Ожог почти прошел.
Сама себя она лечить не могла, но и раны, и царапины, и ожоги — все заживало сейчас на ней гораздо быстрее.
Но какова наглость!
Явиться, записку ей подсунуть...
Черный огонек ровно и уверено согревал ее под сердцем. Устинья не чувствовала себя в безопасности, но ей было, определенно, спокойнее.
Она обязана с этим справиться.
Она все сделает.
Только бы понять еще, что ей надобно сделать, чтобы история не повторилась. Как поступить? Как?!
Жива-матушка, помоги! Наставь меня на путь истинный...
Как же тяжело.
Как сложно...
Устя в этот вечер долго не спала. Сидела у окна, перед лучиной, пряла шерсть, думала о своем. И знать не знала, что в темноте на ее окно смотрит человек, которого тянет к ней с необоримой силой.
Смотрит, жадно облизывается...
Моя будешь...
Только моя!
Глава 5
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Мне очень не понравился визит Фёдора. Очень.
Когда я пытаюсь вспомнить нашу жизнь — ТАМ, все помнится странно. Словно сквозь кисею.
Или это я тогда так все воспринимала? Что-то не видела, не замечала, не понимала?
Могло быть и такое.
Не стану отрицать, я действительно была дурочкой. Но сейчас я вижу ясно. И уверена, что заинтересовала Фёдора. Я знаю этот его взгляд. Так он смотрел только на то, что хочет. Хочет получить, удержать, присвоить...
На меня?
Мне кажется, не смотрел. Но я и так была его собственностью. Женой, таким же имуществом, как плеть, как рубаха.... У меня не было ни своей воли, ни своих желаний.
Почему?
Почему я так равнодушно к этому относилась?
Не понимаю...
Я помню все, что со мной происходило. Остро помню свою любовь, свою потерю, свою боль. Но почему... почему я была тогда так равнодушна? Словно на мне пелена лежала?
Потом ее сняли. Сорвали силой, и я ощутила мир, словно голой кожей.
Когда сейчас я вспоминаю прежнюю себя, я испытываю острую жалость к той девочке. Я постараюсь не повторить ее путь.
И все же...
Если я тогда была такой же, как сейчас, почему я не была нужна Фёдору? Потому что и так ему принадлежала? Или... потому, что я стала другой?
Я мало знаю о своей силе. Но может ли посторонний человек ее ощутить?
К примеру, батюшка в храме?
Это я скоро узнаю. В храм-то идти придется, и исповедаться, и причащаться. В крестовую я захожу спокойно, и ничего не ощущаю, но может ли что-то ощутить священник?
Посмотрим.
Мог ли что-то ощутить Фёдор?
К примеру, тогда он чувствовал силу спящую, кровь — дремлющую, а это совсем не то, что сейчас? Сейчас, когда кровь во мне проснулась и заговорила о себе?
Тогда он меня присвоил и успокоился...
Как было тогда? Я ведь и не знаю толком. Он просто увидел меня на ярмарке, потом с отцом разговоры были, потом на отбор я приехала, к другим девушкам. На Красную Горку свадьба была...
Но если заслали сватов, значит, он это одобрил, допустил, захотел сам. Позволил себя уговорить, в конце концов? Я же помню разговоры боярышень, шипение сенных девушек...
Царевича хотели еще три года назад женить, как в возраст вошел, да он уперся. И брат дозволил ему пока не жениться. Пусть погуляет парень.
Потом увидел меня на ярмарке, что-то почувствовал — и согласился на свадьбу. Допустим.
Но почему тогда Фёдор со мной так обращался? Потому что надеялся на пробуждение силы моей, а она и не собиралась этого делать? Или еще дружки-советчики помогли? Тот же Михайла?
Могло быть и такое.
А сейчас он чувствует проснувшуюся силу, и заинтересовался.
Надо ждать сватов?
Или...?
Я как в тумане, я не знаю, что и как делать, куда идти, какую дорогу лучше выбрать. Я знаю один вариант будущего, в котором две нити полыхнули — и осыпались черным пеплом. Но может быть и так, что остальные дороги приведут
