Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
— Препарат для химической кастрации. Всего один укольчик, и мужчина больше никогда не сможет иметь детей. И, заметьте, на его здоровье это никак не отразится. Предполагается делать это выбракованным особям чуть ли ни с пяти лет. Вроде прививки от кори. Раз — и готово. К сожалению, пока только мужским особям. С женщинами всё несколько сложнее, но мы и над этим работаем, и у нас даже есть кое-какие…
Мельников больше слушал. Его выдержка дала сбой, в ушах звучал тревожный писк подопытных мышей, в голове царил сумбур. Он побоялся, что сейчас сорвётся, начнёт крушить всё вокруг, вцепится в красную широкую морду Некрасова. Нечеловеческим усилием воли он подавил в себе это желание.
— Александр Романович, спасибо. Это очень… познавательно. Подготовьте мне к утру все документы с основными результатами, я иду на приём к Верховному.
И быстрым шагом, чуть ли не бегом, Мельников покинул лабораторию.
Вот почему ночью он ворочался без сна, измучив и себя, и Соню, которая тщетно пыталась его успокоить, а под утро, махнув рукой, ушёл в гостиную на диван, и там, уткнувшись лицом в подушку и накрывшись с головой пледом, опять пытался уснуть. Но в ушах стоял писк мышей и звучал жизнерадостный голос Некрасова: «один укольчик каждой выбракованной особи и всё, стопроцентная гарантия, а девочек вы можете отобрать и сами… я не возражаю. Совсем не возражаю, Олег Станиславович».
* * *Дверь открылась, из кабинета Ставицкого вышел новый начальник Службы безопасности, полковник Караев, высокий, гибкий мужчина в безукоризненно сидящей на нём военной форме.
Отчего-то Мельникову вспомнился Костя, охранник Савельева, невысокий, коренастый блондин, смешно опекающий Павла, как заботливая мамаша опекает неразумное дитя. Костя мог и поворчать на Савельева за то, что тот, по его мнению, был излишне демократичен и не соблюдал положенные по его должности условности, а Савельев всегда только с улыбкой отмахивался: «Да ладно, Костя, будет тебе бурчать, надоел», но на Костю это действовало слабо, и он только хмурился, сдвигая к переносице белые, почти бесцветные брови. Костя всегда ходил в штатском, в отличие от Караева — этот с военной формой, похоже, расставаться не спешил.
Караев быстро окинул Мельникова взглядом, чёрные, ничего не выражающие глаза, полуприкрытые чуть набрякшими веками, на миг задержались на лице Олега, словно просканировали его. Казалось, что полковник считывает его мысли, и это было настолько живо и реально, что Олег едва удержался, чтобы не отвести взгляд. Каким-то шестым чувством Мельников понимал, что именно этому человеку нельзя показывать ни свой страх, ни даже обычный дискомфорт, как нельзя показывать страх дикому и хищному зверю.
Секретарша подобралась, посмотрела на часы, потянулась к телефону.
— Сергей Анатольевич, тут к вам… Да, конечно, — и, положив трубку, обратилась к Олегу. — Олег Станиславович, проходите, вас ждут.
Олег поднялся, нервно сжал в руках папку с проектом Некрасова. Явившись к себе в восемь часов утра, он первым делом сел за документы — внимательно изучал, выискивал слабые места, выстраивал линию обороны. Надо оттягивать этот кошмар, любой ценой, опираться на недостаточность исследований, на отсутствие опыта, отложить начало хотя бы на пару недель, или, если отложить не получится, сократить масштаб бедствия.
— Доброе утро, Олег Станиславович, — поприветствовал его Верховный, когда Олег вошёл в кабинет. — Мне сообщили, что вы вчера посетили лабораторию Некрасова. Ну и как? Что скажете? Ваши впечатления?
Ставицкий смотрел на него с радостным предвкушением. Так смотрит ребёнок, получивший на день рождения долгожданный подарок и готовящийся вскрыть упаковку. За толстыми стёклами очков глаза поблёскивали азартом, и от этого азарта у Олега всё похолодело внутри.
Мельников прошёл, сел на кресло, по привычке устроился поудобней, и, уже устраиваясь и всё ещё ощущая на себе по-детски счастливый взгляд Ставицкого, понял, что уговорить того отменить проект не получится, разве что добиться хоть какой-то отсрочки, да и то — если очень повезёт.
— Впечатления… Ну, что ж, это действительно впечатляет, — осторожно начал Олег, выкладывая перед собой папку и раскрывая её.
— Я знал, что вы поймёте меня! — обрадовался Ставицкий. — Как врач. Ведь в сущности, весь этот проект — это путь к здоровой нации. Мы подстегнём эволюцию. То, на что у матушки природы ушли бы столетия, если не больше, мы с вами провернём в сжатые сроки. И всего-то лет через двадцать у нас с вами будет общество, состоящее из здоровых, красивых и счастливых людей. Вы чувствуете перспективы?
Олег чувствовал, и от этих перспектив ему хотелось выть, но он только сдержанно улыбнулся. Хотел было начать заготовленную с утра речь, но не смог, что-то мешало, и он вдруг понял, что. Счастливых. Ставицкий сказал: счастливых людей. Почему? Мельников и сам не заметил, как произнёс свой вопрос вслух.
— Что? — переспросил Ставицкий, чуть подавшись вперёд.
— Счастливых, — Мельников чуть нахмурился. — Я спросил, почему счастливых? Здоровых и красивых — возможно, но счастливых?
— Понимаю, вы мыслите, как врач, — улыбнулся Ставицкий. — Вам важнее физический аспект, материальный. И это правильно. Но существует ещё и этическая сторона вопроса, о которой должен позаботиться уже я, как Верховный правитель. И я обязан думать не только о здоровье, но и о счастье народа. Вот как вы считаете, от чего люди бывают несчастны?
— По многим причинам, — произнёс обескураженный Олег. — Так сразу и не ответишь.
— Да ну бросьте. Несчастными люди бывают от того, что не могут удовлетворить свои желания и потребности.
— И как же вы собираетесь их… удовлетворять? — Мельников всё никак не мог связать тот чудовищный инкубатор с сотнями девушек, матками, как выразился Некрасов, со счастьем. Воображения не хватало.
— Да всё просто, Олег Станиславович. Намного проще, чем вы можете себе представить. Люди всегда чего-то хотят и никогда не останавливаются на достигнутом. Получив то, что хотелось, они хотят ещё большего. И потому, если мы пойдём по пути удовлетворения всех человеческих желаний, мы придём в никуда. Вы согласны?
Мельников неуверенно кивнул.
— А выход, он же прямо на поверхности. Мы просто уберём все желания. Если нечего желать, то и никаких расстройств от того, что желания не сбылись, не будет. Ведь так?
Ставицкий широко улыбнулся, снял и протёр очки, снова
