Бродяга. Копьё Света - Айон91
— Куда путь держите, странники? — интересуется менестрель, ненавязчиво перебирая пальцами по струнам музыкального инструмента.
Только смотрел он ни на Жрицу, чей облик подобен Свету Всевышнего. Не на гнома, сидящего рядом с ней. И даже не на полуифрита. Ему они были не интересны. Бард внимательным взглядом изучал троих местных жителей — беловолосого эльфа, мальчика лет двенадцати и темноволосого мечника. Эти трое его почему-то напрягали. Было в их лицах, взглядах и даже манере сидеть нечто гнетущее. Выводящее из равновесия. Мог бы странник читать мысли, или хотя бы улавливать эмоции, ответил бы наверняка что с ними не так. Но он не может.
Зато может с помощью своих способностей это выяснить. Играющей на фоне разговоров музыкой и переливами струнных переборов, незаметно для всех, ночной гость погружает путников в дрему, а оттуда в глубокий сон, отправляя каждого из них в прошлое. В те моменты, которые наполнены потаенными страхами и кошмарами. Туда, откуда нет пути назад. Лишь по головокружительной спирали вниз, в пучину черной Бездны, наполненной видениями и воспоминаниями, которые пробуждаются из чертогов почти стертой памяти.
— Что же вы скрываете, гости Севера? — спрашивает бард, смотря на полупрозрачные облачка, поднимающиеся над головами каждого путника.
В провалах черных глаз — любопытство, на губах — широкая улыбка, а тишина ночи нарушается липким, скользким смехом, наваждение от которого хочется скинуть, передернув плечами. Первым его интересует снежный эльф. Его кошмары и страхи, от которых длинноухий пытался сбежать все это время. И которые его внезапно настигли здесь, у костра.
…
В серебристо-белом облаке, искрящимся звездной крошкой, странник видит бескрайний, нескончаемый поток прозрачно-голубого льда, окутавшего все вокруг. На десятки и даже сотни километров все охвачено прозрачно-голубой тюрьмой. Попавшие в ледяную ловушку эльфы, люди, звери, замерли на веки вечные, без возможности жить дальше, оставаясь навсегда в таком же положении: кто-то стоя, кто-то убегая, кто-то защищаясь. На лицах и мордах каждого из них застыло выражение ужаса и животного страха, а также предсмертного проклятия, брошенного виновному за миг до оледенения. Лед, вырвавшийся из-под контроля, не разбирал чужих и своих, он просто покрывал все толстым слоем, как панцирем, оставляя лишь прозрачные кристаллы с режущими гранями.
И посреди этого ледяного великолепия, переливающегося бликами солнца, отражающегося от зеркальной глади льда, замер без движения и он — Ильтирим. Но его судьба отличается от участи попавших в оковы льда. Его будущее — это долгое, ведущее в пургу одиночества странствие по землям Севера, наполненное страданиями и предстающими картинами содеянного. Ведь тот, кто обратил всех в лед — он сам. Желая спасти северный народ, закончить войну за земли, Ильтирим призвал его — Изначальный Лед, вверяя ему будущее, отдавая до последней единицы маны всю силу.
— Отец, матушка, братья, — надрывно произносит Ильтирим, не смея посмотреть им в лица, — я не хотел, не так, не такой ценой, — каялся он, роняя горькие слезы, сжимаясь в клубок и раскачиваясь взад-вперед, ища забвения, — не так, не так! — бормотал он себе под нос, раздирая душу в лоскуты. Всего за пару минут, взывая к Изначальному льду, отдавая жизненную энергию, эльф присоединяется к застывшим во льду родителям и братьям
…
— Интересно, необычно, — говорит бард, смотря на облачко кошмара, зацикленное на бесконечное повторение одного и того же видения. С новым кругом, оно погружает спящего все глубже и глубже, забирая с каждым разом все больше и больше лет жизни. Потерянная во сне энергия питает менестреля, даруя почти что бессмертие. — А тут у нас кто? Мальчик, — подошел он к Айону, рассматривая его облачко кошмара, тянущееся нитями энергии к барду, также насыщая и наполняя силой.
Айон, по-прежнему держащий Шадара за рукав рубашки, прикорнув на его плече, видел прошлое, то самое, от которого хотел сбежать, о котором хотел забыть. Сто лет дьяхэ с этим справлялся, заталкивал ужасы детства в глубины памяти, в самый мрачный угол. Но этот бард, своими переливами лютни и ненасытным желудком, поднял на поверхность, из вязкой топи то, что должно было лежать там вечно.
…
Заброшенный, полуразвалившийся храм, принадлежавший в прошлом какому-то могущественному богу, а теперь потусторонним тварям, тиранящим местных жителей. Храм, его кельи и территории таят десятки лабиринтов, а в них живут монстры, которые не откажутся перекусить заблудшими путниками или искателями утерянных сокровищ. Но сейчас бард видит не запутанные коридоры, не комнаты послушников, а алтарь и статую того, кому поклонялись, у кого просили защиты, и кому приносили жертвы. Человеческие, еще дышащие, трепещущиеся, подобно выброшенной на берег рыбе.
И именно здесь, у статуи бога, под покровом ночи, в день новой Луны, слышится скулеж, полный слез, боли и обиды. Мальчик. Сколько дней он там висит — неизвестно. Пущенная для привлечения зверей кровь — стала багровой коркой, обвивающие руки, ноги и торс ребенка веревки — впились в кожу, оставляя пурпурный след. Голос, когда-то звонкий, оглушающий стены, теперь еле слышен, как и мольба. Он хотел дозваться хоть до кого-нибудь, просил прервать его жизнь быстро, не мучая и не терзая. Жить уже не хотелось. У него ничего не осталось. Только предательство. Ведь как оказалось, создан он был ради того, чтобы умереть в чью-то славу и честь.
— Забери меня, — едва уловимо движутся губы, выдавая сдавленный звук, больше похожий на скрип гортани, а не звон голосовых связок, — я отдам душу, тело, магию, разум, — продолжает произносить бессмысленные в его положении слова, поднимая взгляд во тьму, в самый темный, колышущийся бездной угол. Оттуда раздается скрежет, шипение и шелест, — забери, — уже четче и увереннее, громче и даже приказывая: — Забери! Дарю!
— Хорош-ш-ш-шо! — прошелестело из темного угла нечто, стелящееся по полу, двигающееся только тенями.
Неоформленной фигурой, но со множеством алым горящих глаз, теневая тварь подползла к привязанному ребенку. Протягивая к нему кривые лапы, с рваными когтями, поднималась все выше и выше, оплетая черными лентами, как путами. Обращала его коконом. Но потусторонняя тварь, которой подарили тело, а с ним магию, душу и разум, не спешило трапезничать. Стягивая черными лентами хрупкую фигуру мальчика, тень сливалась с ним, становясь единым целым.
— Мес-с-с-сть! — шипело теневое создание перед тем, как стать частью ребенка, его новой сущностью, дающей возможность убить всех тварей в храме и принести возмездие в дом тех, кто предал его и обрек на муки и страдания, сделав свиньей на убой, куском мяса на столе.
И он отомстит, обязательно воздаст им по заслугам, за все эти
