Анна Оуэн - Стальное зеркало

— Хороший удар, капитан, — говорит Кит. — Главное, в рамках правил.

Таддер опять ухмыляется — не будет спорить, что это удар, не будет отрицать, что удар тут обманный и заведомо успешный. Капитан останется в выигрыше, даже если просто будет поднимать себе настроение мыслью о том, что «этот чертов Маллин» сидит на месте Трогмортона в Орлеане и день за днем соблюдает протоколы и подписывает бумаги. Если Кит воспользуется информацией иначе, Таддер насладится историей о том, как королева разгневалась на неблагодарного беглеца.

Рассказывать ему, что он успешно отвлек этого чёртова Маллина от созерцания последствий собственной бездарности, мы не будем. Как не будем рассказывать и о том, что Таддер уже подложил лично сэру Кристоферу эпических размеров свинью, Калидонского вепря буквально. Потому что вставить его историю уже никуда не получится — ее растащили продавцы уличных баллад и приречные кукольные театрики. Наполовину сам же написал… а зуб неймет.

На заседании парламента, где должны были вотировать расследование, вышла драка. Сэр Энтони Бэкон на неделю раньше вернулся в город, естественно оказался в зале — и сразу понял, откуда ветер дует и на какое высокое место занесет его самого, если он сейчас что-нибудь не сделает. Трусы на таких должностях не живут. Глупые люди тоже. Дураков полно — но это умные дураки. Бэкон встал и сказал: это не расследование, это охота за моей головой. У моих врагов ничего нет — и сейчас они пытаются заставить вас назначить козла отпущения, опираясь на показания одного человека, которому, вдобавок, обещана коронная защита. А это — дело об измене. Вы же понимаете, что получить признания, где я окажусь виноват во всем, включая погоду, будет несложно.

Бэкон лгал. Припирать его собирались документами, цепочками приказов. Бэкон лгал, но очень многие в зале приняли сказанное всерьез. Все знали, политическое дело — это почти верная смерть для любого. Всегда же в чем-то да виноват. Так что удар был хорош. У союзников Кита нашлось бы, что ответить, но они не успели вставить и слова — вмешался Таддер. Нарушив порядок заседания, кстати — но кто ж не любит зрелища? Капитан вылез вперед, уселся на перила свидетельского места как на забор и громко спросил, а что станет делать Бэкон, если Таддер откажется от статуса коронного свидетеля.

Бэкон ответил, что блеф ничего не весит и что не лжесвидетелям его пугать.

— Делать мне нечего, пугать всякую сволочь, — сказал Таддер, опять нарушив порядок заседания, — Я прошу занести в протокол, что я отказываюсь от защиты. Что теперь?

Господа представители общин покрутили головами — дела Таддера под определение государственной измены подходили вполне, ради лжесвидетельства на смерть идут редко, а случай не тот — и вотировали расследование почти единогласно. Сэр Энтони, как уже было сказано, думать умел, последствия запирательства представлял лучше прочих — а потому ждать не стал, начал говорить.

А когда уже за полночь руки дошли до Таддера, текущий председатель нижней палаты, он же генеральный прокурор, вдруг начал хихикать и булькать как дельфин на мелководье. И объяснил, что передавать дело дальше незачем. Потому что есть десяток прецедентов времен Смуты — и еще парочка раньше — когда скрупулезное исполнение изменнических приказов каралось… отсечением «меньшей» руки. В зависимости от того, правшой был виновный или левшой. А в нашем случае меры уже приняты.

Зал грохнул, вотировал… а потом все четыреста с лишним пар глаз уставились на Кита. Если кто-то среди присутствующих не знал, что сэр Кристофер Маллин — доктор права и прецеденты эти знает вдоль и поперек, ему подсказали соседи. И самым неприятным был взгляд Таддера. Убедить капитана, что они с Никки вовсе не готовились заранее красть его с виселицы, что совпадение просто показалось им смешным, Кит не смог бы — и пробовать не стал.

Самым же забавным было то, что счет к Таддеру закрыло даже адмиралтейство. Для них картина была ясна: умный подлец назначил храброго и порядочного дурака на должность, в которой дурак ничего не понимал, и использовал его. Дурак наломал дров, был на этом пойман и бит — но, будучи человеком честным, возмутился не тем, что с ним обошлись круто, а тем что при его помощи сделали грязное дело… хороший человек, только для политики не годится. Свое он уже получил с лихвой, так лучше его приставить к делу, в котором он разбирается. А для уличных листков капитан и вовсе стал фигурой героической… и это надолго. История драматическая, прилипчивая. И испорчена безнадежно. А что злорадствует, пусть его, не обеднеем.

— Сегодня я напьюсь, — мечтательно говорит Кит. — И что-нибудь устрою… В компанию не зову, а в наблюдатели — пожалуйста.

Таддер молча качает головой, потом, уже почти отвернувшись, сообщает:

— Вдруг с вами что-нибудь все-таки случится, я не переживу этого зрелища. Я же испытываю к вам вечную признательность, сэр Кристофер. И очень хочу, чтоб вы дожили до того, что вам кто-нибудь тоже… поможет. От всей души, как вы мне.

Кит кивает.

— Я вас понимаю, капитан. Но вряд ли ваше пожелание сбудется. Когда я свалюсь со стены, никакая королевская рать уже ничего не соберет.

Таддер оборачивается через плечо, прищурившись, правой поправляет растрепавшиеся волосы, потом оглаживает воротник.

— Может быть, — улыбается, глядя куда-то за спину Киту, и кого-то там разглядывая. — Может быть…

Встряхивает головой — все труды насмарку, — и начинает пробираться через толпу к выходу с галерки.

А внизу, уже, к счастью, ненужный и неважный, умирает Потрясатель Вселенной — от старости, от усталости не помогли ни лекарства, ни магия, а ведь человек должен, должен быть бессмертным, как ему иначе успеть сделать все нужное, сравняться со своей судьбой… жить, он должен жить, потому что до моря еще так далеко. Все было отдано ему — а времени не хватило. А за стеной шатра, его внук, может быть еще более великий, чем он сам, потому что сохранить вселенную не легче, чем потрясти ее, поет своей невесте песню, которую некогда сложил давно уже мертвый побратим хана…

Дождь поднимает в степи траву,Едет весна, серебром звеня,А я счастливым себя назову,Если полюбишь меня.

Рыба толпится в истоках рек,Ее чешуя — живая броня,А я счастливым буду вовек,Если полюбишь меня.

Когда я исчезну с тверди земной,Ни жизни, ни памяти не храня,Останется счастье мое со мной,Если полюбишь меня.

— Останется счастье мое со мной… — повторяет Кит. — Да, вот это, пожалуй, правда.