Георгий Эсаул - Моральный патруль. ОбличениеЪ

Дядя Анкл Бен замолчал, кидал в самовар шелуху от греческих орехов и, казалось, что он превратился в мысль о промысле лососевых рыб.

«Дяденька! Вы грустите, укоряете меня за голодные годы, а мамочку – за красоту; но и у вас в панталонах беда, словно деревню затопило.

Вы полагаете себя майским шестом, а на деле – заяц без пансиона и без вельветовых башмачков.

Надеюсь, что ваш родственник - Кихот, мальчик-красавчик, иначе судьба несправедлива, и называет себя Славой напрасно.

Я назвала своего любимого котенка Славой…»!

«Что с моим сыном Кихотом, девочка? – дядя Анкл Бен подался ко мне, стиснул мои маленькие руки клешнями убийцы. – Речи твои подобны двум преступникам на водной телеге; лошадь тащит, тяготится непосильным трудом, а преступники пируют, обжираются брюквой.

Если ты принесла мне дурную весть, то я пробью железным крюком твое тело в области плеча, подцеплю, как червяка на крючок и потащу за собой в Земской суд на скорую расправу для беженок.

Никто, слышишь, девочка, никто не стиснет мне зубы!»

«Ваш сынок Кихот ударился промежностью о раму – не скажу, что удар подобен прыжку слона с дерева, но между ног Кихота пролилось, как из треснувшего переспелого помидора! Его с почётом, как дворника-стяжателя, утопили матросы! – я засмеялась, представляла свои поминки, даже звание лучшей прачки города меня бы уже не воскресило. – Вы, бык, угрожаете мне – маленькой девочке, которая не узнала еще вкус мандаринов, козёл рогатый.

Я давно побирушничаю, пляшу на улицах, поднимаю детскую ногу выше детской головки, и не верю, что тщеславная вдовица внесет посильную лепту в мою жизнь.

Ваши глаза бегают маятником Фуко, а я видела маятник Фуко в интернете – он не бегает, но самоутверждается, тешит себя раскачиванием – так майор тешится с пушкой.

Маменька давеча заснула перед компьютером – переписывалась, показывала себя по видео, да утомила тело и душу, случается, что не только избранные спят, но спят и красные жуки-пожарники, даже красавицы молодые мамы спят, хотя спать молодым мамам нельзя – кризис детства!

Я на цыпочках бесшумно вошла – подражала походке старого индейца Джо с хлебобулочного комбината; думала, что увижу в компьютере картинки вольного ветреного содержания.

Но удивление моё выплеснуло за скалы сознания, когда я увидела на заставке – маятник, и под ним надпись «Маятник Фуко».

Маятник туда-сюда, и мои глаза туда-сюда, будто предложение пишут; присмотрелась, а вглядывалась десять минут и увидела – да, предложение, и слова в нём понятные, людские: о молодости, о голубоглазых рыцарях, о кондитерских изделиях и о подробностях последней войны с зеленорылыми.

Через час в качаниях маятника на экране я увидела своего умершего дедушку по маминой линии – гадкая линия, трущобная, с мухами и банановой кожурой, словно не жил дедушка, а производил в аду кожуру и мух.

Через два часа я упала и заснула у ног маменьки, будто присягнула на невинность».

«Адскому пламени сейчас присягнешь, девочка с лиловыми мочками ушей! – Анкл Бен разошёлся, стучал кулаками в свою огромную грудную клетку, изгонял из неё грудную жабу; подпрыгивал, слюнявил нижнюю губу, добывал из неё смелость убить меня!»

Тупой удар, вскрик, падение никому не нужного тела, разве что – на органы, да органы пропитаны алкоголем, как губка.

Мама, пока дядя Анкл Бен присматривался, куда меня ударить, чтобы я сразу умерла, моя любимая мамочка кочергой проломила череп своего любовника, поставила точку в пьесе любви.

Мама отложила кочергу, протерла кровь, оттащила труп в погреб – я помогала маменьке — подставила тележечку, а затем мы сели за самовар, разогнанный еловыми шишками.

Мама вытягивала губы дудочкой, жадно всасывала кипяток, фырчала, словно лошадь в проруби и поучала меня:

«Анкл Бен не знал позора механического сердца; никогда не воровал груши у макак, всё получал даром, вот и твоё благословение, прощение помышлял получить – извольте, сударь, возьмите на золотой тарелочке.

Садизм ему, а не благословение моей дочери, а ты сейчас похожа на паяльник.

Запомни, дочурка, не дочка, а – дочурка, так политкорректнее звучит: не прощай мужчинам жадность, а кошкам – недоброжелательный огонёк в очах.

Мужчина женщине всегда должен, даже на необитаемом острове, где только кокосы и улитки – обязан!

Пусть нищий, пусть голый, но должен расплатиться – либо улыбкой, либо комплиментом, либо обещанием лживым, либо чужим добром.

В расплате смысл общения мужчин и женщин, а смысл погребального костра – в искрах.

У мамлюков обычай – сжигают покойника, падают на колени, затем вскакивают, бросаются друг другу на шею, обнимаются, поют, рыдают, рвут панталоны случайным зевакам.

На церемонию сжигания трупа я попала случайно – бежала в ателье за новым подвенечным платьем, и на всякий случай – женихи везде найдутся – зашла на свадьбу; сначала подумала, что утонула в гудроне – темнота, но затем искра с погребального костра стрелой Амура вонзилась в моё левое око.

Не все искры вредные!

Не все мужчины жадные, но обязаны расплачиваться, а Анкл Бен не расплатился, даже требовал, за это ему – моя позиция, сомнения и привет от сыночка, который, если ты не обманула, стукнулся яйцами о раму велосипеда, а затем его утопили матросы, потому что – разочаровались в жизни, как в погребальном костре с капитаном!»

«Не яйцами, а промежностью Кихот стукнулся, матушка! – я расплакалась, потому что уличила матушку в непонимании анатомии человека. – Яйца у курочки, а у людей промежность, как у меня.

Промежность необходима, как молоко.

Без промежности ноги человека не пойдут, а бедра не повернутся во время сна».

«Наивная, потому что маленькая, дочка с занозой в правом веке.

Я не вытаскиваю тебе занозу с рождения твоего, жду, когда ты сама догадаешься очистить веко от загнившей палочки – так санитары Вселенной очищают Галактическое кладбище от плотоядных ромашек.

Анатомию человека и мужчины ты изучишь в школе, и не найдешь в ней следа убийцы.

Зачем анатомия?

Куда анатомия, если и мужчина и женщина, когда летят со скалы, неминуемо разобьются, даже с разной анатомией.

Тризорка, любовь моя блохастая с четырехлапой анатомией, – маменька потеряла на время ко мне интерес, подозвала нашего пса Тризорку; голос матушки крепчал, в нём послышались стоны дубов и скрежет зубов молодых ведьм. – Собака ты, а основы обществоведения иногда проглядывают в твоей лучезарной жемчужной улыбке.

Папуасы полагают вас, собак, никчемными, безыдейными существами без вида на жительство на любой Планете.