Ольга Денисова - Черный цветок

- А ему можно про моего батьку?

- Слушай. Лет двадцать назад это было. Твой батька убил благородного господина…

- Да ты что! Как это мой батька кого-то убил? Ты что!

- Помолчи, - мама Гожа прижала палец к его губам. - Его стража искала, всех вольных людей по всему лесу с мест сняла. У них это дело чести - если благородного убивают, они всегда доискиваются, не успокаиваются, пока не найдут. Я тогда девочкой совсем была, лет шестнадцать всего, меня Полоз уже давно с собой к вольным людям увел, я же сестра его.

- Ты - сестра Полоза? - Есеня фыркнул.

- Да, что ж тут удивительного? Мы тоже с места снялись и дальше в леса ушли, но есть надо что-то, зима была на носу. Рубец и батька твой ходили в кузницу, к отцу Жмура, то есть к твоему деду - он им покупал муку, а они потом ночью забирали. Там их стражники и прихватили. Верней, не совсем так. Жмур в подполе прятался, а Рубец попался. Ну, они знали, что он со Жмуром из одного лагеря, стали пытать его - куда лагерь ушел. Лицо над горном горящим держали и мехи раздували. Рубец им ничего не сказал, ни отца твоего не выдал, ни нас. Жмур сам к стражникам вышел, не мог смотреть, как его друга мучают. Рубец сознание потерял, они думали - умер, там и бросили. Да и ловили они Жмура, на Рубца им наплевать было. Вот так…

- И… и что дальше? - Есеня задохнулся.

- Что дальше? Дальше батька твой кузницу в городе открыл, женился, ты родился…

Есеня сжался в комок и хотел сказать, что все это вранье, но понял: можно было и раньше догадаться. Отец никогда не улыбался, никогда не пил, никогда не нарушал закон и копил деньги. Благородным кланялся, особенно Мудрослову… Слезы снова закапали из глаз - он сын ущербного, его отец ненастоящий человек. Почти не человек. Вот почему он ничего не понимал в булате и в чертежах Есени…

- Ты на Рубца зла не держи, он не понял, что ты этого не знаешь. Здесь к ущербным еще хуже относятся, чем в городе. Потому что знали их… живыми. Они Жмура помнят таким, каким он двадцать лет назад был: и помнят, и уважают, и тебя приняли, потому что ты - кровь его, того Жмура, которого они знали. А ущербного они знать не хотят, будто и не существует его вовсе. Потому что это уже не Жмур. Мы же все этого боимся, больше чем смерти боимся. Это как судьбу от себя отвести, чтоб не заразиться, чтоб не знать об этом, не помнить.

Она погладила Есеню по голове и поцеловала в лоб.

- Ты не плачь, воробушек. В этом же ничего страшного нет, что было - того уже не вернешь. Все знают, что дети ущербных нормальными рождаются.

- Значит, мой отец был совсем не такой? - спросил Есеня и повернулся, чтобы видеть ее глаза.

- Не такой, - ответил голос разбойника с другой стороны: под навес зашел Рубец.

Есеня попытался вскочить - пусть он был неправ и уродом называть Рубца не стоило, но злости от этого не убавилось.

- Тихо, - Рубец растянул безгубый рот в подобии улыбки и присел на корточки. - Извини. Я не думал, что ты про Жмура не знаешь. Я бы промолчал. А так - действительно, оскорбление за оскорбление. Все честно. Поэтому я первый пришел. Извини. Если хочешь - ударь меня в отместку.

Есеня проглотил слезы и понял, что ему тоже надо попросить прощения, иначе… это будет уже нечестно. Делать этого вовсе не хотелось, но он выдавил:

- Ты тоже извини. Я не знал, что тебя пытали…

- Никогда не прощу твоему батьке, что он вышел к ним. Я напрасно без лица остался, а мог бы его спасти. А так получилось, что он меня спас. Хочешь, я расскажу тебе, каким был твой отец? По-настоящему?

Есеня кивнул.

На следующее утро Есеня искупался вместе со всеми, и это было бы весело, если бы не оставленный сапогом Рубца огромный кровоподтек, над которым потешались разбойники. Да еще и пол-лица заплыло фиолетовым синяком. Сначала Есеня обижался, а потом подумал, что это и вправду смешно. Ребра ныли и отзывались острой болью на каждый шаг и неловкое движение, но, слушая насмешки со всех сторон, пришлось терпеть и делать вид, что все в порядке.

После завтрака он собирался, как обещал, пойти за брусникой - работа нетяжелая, не молотом в кузне махать, в самый раз по самочувствию, но, когда он жевал кашу, к нему подошел Полоз и позвал к себе в шалаш.

- Скоро все разойдутся, и я хочу с тобой поговорить.

Есеня дернул плечами: в прошлый раз у Полоза в шалаше ему не понравилось.

- Ну что? - спросил верховод, когда Есеня с недовольным лицом сел на медвежью шкуру. - Как тебе первый день? К мамке уже хочется?

- Не-а, - с усмешкой ответил он.

- Хорошо, - кивнул Полоз, - не обижаешься на нас? Что не вступились за тебя?

Есеня пожал плечами.

- Здесь очень быстро учат, как надо себя вести. Мы живем вместе, все разные, живем семьей. Но мы не кровная родня и любить друг друга не обязаны. Это трудно - жить бок о бок, по многу лет. Поэтому существуют заповеди, я их перечислять не буду - постепенно запомнишь. Я тебе хочу рассказать о последней заповеди вольного человека, она так и называется: последняя заповедь. Все ее помнят, чтобы в решительную минуту внести свой вклад…

- Во что?

- Сейчас. Я начну издалека. Но сначала расскажи мне об Изборе, все, в подробностях. И не говори, где ты спрятал медальон, время еще не настало. Надеюсь, ты никому об этом не рассказывал?

Есеня покачал головой. Рассказывать об Изборе ему не хотелось, ему хотелось услышать про последнюю заповедь - очень загадочно это прозвучало в устах Полоза. Но, раз это важно, он начал говорить, и верховод постоянно перебивал его, требовал подробностей, таких подробностей, которых Есеня и не помнил. Он заставил Есеню описать трех благородных, которые настигли Избора около кабака, а как их описать? Благородные они и есть благородные. Одеты как благородные, кони как у благородных. Чего еще? Лица тоже как у благородных, и посадка в седле.

Полоз, в отличие от остальных разбойников, поверил в рассказ о башне и каждое слово Избора заставлял припоминать, каждую его улыбку.

- Понимаешь, я хочу знать это так, как будто я сам был там, сам все это видел. Я хочу понять его, предсказать его действия. Разобраться, враг он нам или друг. С тех пор, как мы услышали о пропаже медальона, мы считали его нашим избавителем, но что-то подсказывает мне: это не совсем так.

- Никакой он нам не друг, - сказал на это Есеня и продолжил рассказ.

Когда дело дошло до истории о появлении на свете медальона, Полоз усмехался и несколько раз чуть не перебил Есеню, но дослушал до конца и только потом сказал:

- Вот, значит, какую сказку они себе придумали? Слушай, как все было на самом деле. Никаких добрых волшебников не существовало. Был далекий предок Градислава - их семья действительно владеет тайным Знанием, но с каждым поколением это знание уменьшается, силы их истощаются. А тогда они имели силу. И Харалуг никогда не был правителем города, он был первым вольным человеком, и не таким, как мы сейчас. Тогда вольные люди жили в городе и разбоем не занимались. Они были купцами и ремесленниками, людьми солидными и довольно богатыми. Город делился на две части - торговую и крепостную. Торговая часть принадлежала вольным людям, а крепостная - благородным. Крепостная сохранилась - это то, что сейчас обнесено городской стеной. Благородные не желали мириться с существованием вольных людей: богатство благородных таяло, а вольные люди получали все больше и больше прав. Но законы и стража всегда находились в руках благородных, с их помощью они и удерживали власть. И делиться ею не хотели. Как складывались их отношения, сейчас сказать трудно. Тогда и возвели городскую стену, а вольных людей объявили вне закона. Харалуг поднял вольных людей - не сомневаюсь, он наверняка хотел стать правителем города. И это было бы справедливо. Вот тогда семья Градислава и создала медальон. Не за один день, конечно. Убить Харалуга им ничего не стоило, но они прекрасно понимали: пройдет несколько лет, на место Харалуга встанет кто-нибудь другой. Они знали, чего им не хватает. Их кровь холодела, а кровь вольных людей кипела. Это трудно объяснить, но, наверное, Избор верно назвал это «внутренним жаром». Они хотели этого жара. И результат превзошел их ожидания: когда Харалуг был пленен, на нем впервые испытали медальон.