Терри Брукс - Странствующий Морф

Путешествие этим днем было тяжелее и длительнее. Они рано оставили позади Маунт Худ и въехали на пустынное плато, где пейзаж был мрачным и пустым, а дорога часто исчезала под слоем песка и щебенки. Просторы равнины перемежались холмиками и оврагами, высохшими руслами и скалистыми гребнями, которые выглядели как шипы дракона. Местность была вулканической, усеянная шлаковыми комками, гаревой пылью и затвердевшей лавой. Большими группами землю занимали кактусы; все остальное, что росло, было чахлым, холодным, усеянным колючками или с острой как бритва корой. Он вилял на своем вездеходе, держась направления, которое показывал Трим, держась подальше от мест, где песок и щебенка не вызывали доверия, как будто порывали карстовые воронки и трещины, которые могли проглотить его в черную пропасть.

Иногда он проезжал по таким глубоким оврагам, что не мог видеть за их краями ничего, кроме купола неба над головой. В этих ситуациях он полагался на Трима, потому что не мог точно определить даже направление, в котором нужно было двигаться. Все занимало много времени, и часы проходили без какого–либо заметного продвижения.

Один участок земли ничем не отличался от другого. На западе, далеко–далеко, параллельно его пути тянулась цепь гор, их темные бесплодные вершины резко выделялись на фоне неба, а их каменные стены заперли все, что лежало за ними. В этих горах было что–то чуждое, которое напомнило ему о стычке с духами умерших в Скалистых горах, и он надеялся, что ему не придется идти через них для того, чтобы найти эльфов.

Эльфы. Он думал о них, как о духах умерших, как о нереальном, как о дымке, как о чем–то эфемерном, как о тумане. Он не мог представить их лица, какие–то черты и особенности, не мог представить их место в этом мире. Память об умерших со временем стиралась: об эльфах вообще не было никаких воспоминаний. Он старался поверить в них, но для этого нужно было столкнуться с одним из них, чтобы они стали живыми.

Он остановился и еще раз перекусил во время длинной дневной поездки, отрываясь от безжизненной равнины, где горизонт простирался далеко в завтра. Пустота действовала угнетающе, как предостережение об будущем мира. Он старался не думать об этом будущем, о том, что рассказала ему Госпожа, но таким же образом он мог стараться не думать о еде и питье. Это было неизбежным присутствием в его жизни, реальность, которая тяжким грузом висела у него за плечами.

Он переключил свои мысли на Ястреба и Призраков, гадая, как они справляются без него, оставленные по дороге на восток, где этот юноша станет лидером племени детей и их воспитателей, бездомных и беспризорников, и существ, когда–то бывших людьми, но уже не являющихся таковыми. Мальчик и его дети, сказала бы Сова. Он не мог представить эту картину. Но знал, что это случится, потому что именно для этой цели и был предназначен странствующий морф.

И он пойдет с ними. К некому месту, новому и совершенно другому, к свежему началу.

Он покачал головой. Ему было двадцать восемь лет, и он прожил почти всю свою жизнь, путешествуя в одиночестве, ведя борьбу в одиночестве. Он не мог представить себе то изменение, которое лежало впереди. Он не мог представить свое место в нем.

Закат уже миновал, а Трим все еще вел его. Звезды осветили ночное небо, и поскольку не было других источников света, расположенных на земле, он смог отслеживать полет филина и продолжать свой путь. Земля немного выровнялась за последний час или около того, дорога петляла среди невысоких холмов, заслоняющих горы на западе. Через час, когда темнота загасила последний свет за горизонтом, он свернул с шоссе и выехал на одноколейную дорогу, которая была разбитой и покрытой густой травой и кустарником. К этому времени он находился в горной цепи, вершины чернели на ночном небе. Вентра уверенно продвигалась вперед, плавно поднимаясь и опускаясь по дороге, на которую он выбрался, старая лесовозная дорога, предположил он. Требовалась полная концентрация, чтобы избегать больших препятствий, которые могли нанести повреждения даже Вентре, поэтому он не замечал, как пролетало время.

В конце концов, он перевалил на дальнюю сторону гор и оказался глубоко в лесах, с густой кроной и сверкающими жизнью. Он огляделся, не веря своим глазам. Он никогда не видел такие пышные и целые деревья, как эти; он не думал, что они существовали. Именно таким мог быть старый мир, до того, как яды и изменения климата разрушили его. Дорога петляла в их сердце долгое время, проходя через совершенно не высохшие ручьи и овраги, в которых росли папоротники, колеблясь под нежным ветром, как волны на открытой воде.

Неспособный себе помочь, он остановил вездеход и вылез наружу. Не шевелясь, он стоял, глядя в темноту, на лес, окружавший его. Он нюхал воздух, вдыхал его. Свежий и чистый. Он попробовал его и обнаружил, что в нем нет горечи, нет какого–либо металлического привкуса. Он прислушался. Ночные птицы звали друг друга или, может быть, просто старались, чтобы их услышали, их крики эхом отдавались в лесу.

Где он? Что это за место?

Появился Трим и уселся на крыше Вентры, круглыми глазами пристально глядя на него. Логан уставился на птицу.

— Почему бы тебе не рассказать мне, что еще ты знаешь, чего не знаю я? — сказал он.

Он залез в машину и приготовился двинуться дальше, но филин не двинулся с крыши. Видимо, на сегодня все. Он снова вылез, спросил вслух, что они все сделали, подождал ответа — как будто он мог быть — и наконец вернулся в кабину, установил замки и отправился спать.

Когда он проснулся, еще не рассвело. Трим примостился на капоте Вентры, глядя на него через лобовое стекло светящимися как фонари круглыми глазами. Именно этот взгляд заставил его проснуться, решил он, приводя себя в вертикальное положение. Он чувствовал себя скованным и вялым, но заставил себя вылезти и пробежаться вокруг, пока оба эти ощущения не исчезли. Лес был пышным влажным занавесом, наполненным новыми запахами и приглушенными красками. Повсюду вокруг него росли дикие цветы, невозможность, чудо. Он уставился на них, как будто они были чем–то, рожденным в чужом мире. Он смотрел на окружавшие его огромные деревья, некоторые имели такие массивные стволы, что в их сравнении казались карликовыми каменные колонны заброшенного здания правительства, которое он еще мальчиком видел в Чикаго. Стволы были скручены и завиты, это выглядело так, будто когда–то высокие и прямые, они были расплавлены солнцем. Все они были разные, каждое представляло отдельную скульптуру, воплотившую бесконечную фантазию художника.

Он подошел к одному, гиганту, с распростертыми ветками так широко, что они переплетались с ветками других деревьев, стоящих рядом, и коснулся своими пальцами его шершавой коры. Он посмотрел вверх в середину кроны, где ветки и листья смешались так, что невозможно было их разобрать. Он заметил проблески света звезд, проникающий через многослойный занавес листвы и веток. Он передвинулся на другую сторону и тонкий луч упал на его лицо. Он улыбнулся мягкости его свечения.