Марина и Сергей Дяченко - Алена и Аспирин

— А ты? — с беспокойством спросил Аспирин. — Ты тоже будешь… поджидать прохожих на темных улицах? С медведем наперевес?

— Я не стану бороться… соревноваться с миром. У меня есть цель. Надо вывести брата. А он…

Она замолчала.

— А он что? Вообще, ты не могла бы мне объяснить — что твой брат здесь делает? Зачем он сюда пришел?

— Он пришел, — она подбирала слова. — Он хочет… Он, вообще-то, композитор… если ты понимаешь. В широком смысле. Творец. Созидатель. Вот так.

— Творец — хорошее слово…

— Не придирайся! Творец — в смысле тот, кто занят творчеством. Он просто пишет… сочиняет… новое.

— Музыку?

— И музыку тоже. Вернее, сначала музыку, а потом…

— Что потом?

— Ты не поймешь.

— Ага, — сказал усталый Аспирин. — Куда мне. И что ему тут понадобилось? В нашем несовершенном мире, а?

Алена вдруг улыбнулась в зеркале:

— Несовершенном. Правильно. Творчество… возможно… только в несовершенном мире. В совершенном, законченном — нет.

Выходило так, что ее брат сбежал из рая.

Алена возражала против такой формулировки, при слове «рай» начинала орать и стыдить Аспирина, упирая на то, что он ничего не понимает. Аспирин не сопротивлялся; ему было важно выяснить, хоть приблизительно, картину событий, приведших Алену с медведем в его дом.

Они с братом (и еще кучей народу) жили в прекрасном месте, где им было хорошо и привольно, где не было смерти и не было зла. Брат знал наизусть все старые мелодии (что за смысл Алена вкладывала в слово «мелодия», Аспирин так до конца и не понял: смысл этот был достаточно широк). Но брату хотелось большего — он хотел новых песен.

И сбежал в несовершенный мир, где, по словам Алены, только и возможно творчество.

Малолетний дуралей (Аспирин представлял Алениного брата ее ровесником, в крайнем случае, не пару лет старше) не учел одного: несовершенный мир — не зеленая лужайка, где можно музицировать на дудочке под ласковыми лучами нежгучего солнца. Получилось, будто пацан, желая научиться плавать, в жестокий шторм сиганул за борт корабля.

И потонул, разумеется, сразу.

Взрослые (а в Аленином мире были, оказывается, и взрослые) — сочли, что свобода самореализации парня — превыше мелочной опеки. То есть оставили все как есть.

Одна Алена с этим не согласилась. И сбежала вослед — по следам брата. Она тоже не представляла до конца, что ее ждет.

Правда, в последний момент подумала, что без Мишутки ей будет одиноко.

— Кто тебе опять разукрасил морду? — спросил Вискас.

— Мышка бежала, — Аспирин поправил темные очки, — хвостиком махнула…

Вискас не улыбнулся.

Слушая, как бьется ритм, глядя, как прыгают тени в пятнах фиолетового, синего, ярко-желтого света, Аспирин вдруг почувствовал себя заклинателем змей.

Они в его власти сейчас. Он поддаст драйва, разгонит им пульс, пусть каждый ощутит себя победителем всемирной гонки: тысячи сперматозоидов погибли по дороге, а один-единственный добрался и выжил — лидер! Избранный! Я! А когда они устанут, Аспирин подпустит эротики: изнемогая в объятиях друг друга, они размякнут и потекут, и захотят продолжить гонку за удовольствием, и тогда он снова поддаст им драйва, и настанет — в кои-то веки — всеобщее счастье.

Они никогда не получат «Оскара», не встанут после восхождения на вершине Эльбруса, они, скорее всего, даже не прыгнут ни разу с парашютом. Но чувства, испытываемые ими по воле Аспирина, немногим уступают экстазу дебютанта под шквалом аплодисментов. Он творит им — конструирует, прямо сейчас — не просто развлечение, не просто вечер, но другую, яркую жизнь.

Он шаман большого племени — это почетная должность. Ночные пляски сакральны. И он творец, черт побери, потому что мир несовершенен!

Его охватил кураж — не привычный, профессиональный, как перед выходом на сцену. Нет: подобное чувство испытывали, наверное, гладиаторы, когда поднималась дверь клетки и первый лев выбирался, щурясь, на белый песок арены.

Пот высыхал на висках, стягивая кожу. Пульсировал кровоподтек, замазанный гримом. На танцполе визжали и обнимались.

Из темного угла на Аспирина смотрел внимательный, как кобра, Вискас.

На другой день, часов в двенадцать, когда Аспирин валялся в кровати, а Алена пилила скрипку, зазвонил телефон.

— Привет, — сказал Вискас. — Можно к тебе зайти?

— Да я тут, — Аспирину не нравился такой поворот событий. — Без фрака, в общем. Сплю.

— А дочка твоя?

— Занимается… А при чем тут дочка?

— Леха, — сказал Вискас. — Давай где-то пересечемся. Где ты гуляешь сегодня вечером?

— Я сегодня не гуляю. Морда набитая не позволяет.

— Тогда я зайду.

— Извини, — сказал Аспирин. — Я в самом деле… сегодня в негостеприимном состоянии.

— Что, совсем? — в голосе Вискаса обнаружились неприятные жесткие нотки.

— А, — смутился Аспирин, — а что?

— Леша, я с тобой, можно сказать, по-дружески советуюсь… Сперва эти бомбилы, которых у тебя в квартире нашинковали. Которые потом попали в дурку. Теперь… у тебя все стекла в машине целы?

— Витя, я что-то тебя не пойму. А если целы?

Вискас поморщился. Как-то по-собачьи почесал за ухом:

— Да мне ты можешь сказать… Я к тебе ты знаешь как отношусь. Хорошо. Ты — хороший мужик и талант в придачу. И если я вижу, что у тебя неприятности… Не могу просто так смотреть и ждать.

— А почему у меня неприятности?

— Потому что два раза уже… Один раз — ну, сложилось так, случайность, два мужика сразу спятили. А уже другой раз… Ладно, позарились хлопцы на твою тачку. Они не правы, конечно. Но ведь мужика подкинуло, как мячик, сломало шею. Как? Кто? Никто не знает… Тени, мол, чудовища… демоны… Хорошо, что я вовремя прочитал вот это, — Вискас шмякнул на столик перед Аспирином «Запретную правду» полуторамесячной давности.

«Дорогая редакция! Пишет вам Алексей Г. Я знаю, что никто мне не поверит. Скорее, назовут сумасшедшим. Поэтому я не решаюсь написать здесь мою фамилию…»

У Аспирина заложило уши.

— Погоди, Витя, — начал он медленно. — А ты откуда знаешь хлопцев, которые позарились на мою тачку? Кого подкинуло, как мячик? Кто тебе сказал?

Вискас покачал головой, как бы желая сказать: ну вот, опять ты о мелочах вместо главного.

— Леша, я ведь твои интересы защищаю. Я почти убедил там кое-кого… на тебя лично не обижаться. Ты ведь здесь ни при чем. Правда?

Он перевел взгляд на газету. Прямо над «письмом» помещалась иллюстрация — кадр из третьесортного фильма ужасов.