Встреча - Ласки Кэтрин
Вот, что она теперь будет делать. Она отрепетирует. Она начала ходить взад и вперёд по каюте, шепча:
– Видите, дорогой Стэнниш, на самом деле всё довольно просто. Подумайте сами, как бы вы себя почувствовали, если бы с вами произошло нечто подобное? Если бы такой великий портретист, как вы, решил бы заменить вас на портрете, поставив вместо вас другого человека, в данном случае – служанку. О, вы говорите, что почти закончили картину, что это была действительно моя фигура, и я располагалась на заднем плане, в то время как мои сёстры – на переднем, и там повсюду были тени. Так, а теперь честно: вам пришлось добавить тени, чтобы скрыть, что та девушка не была мною. И, возможно, вы правы. Возможно, никто бы не заметил. Но я заметила… – Лайла замолчала. Она знала, как собирается это сказать – низким и немного дрожащим голосом. Девушка хотела звучать не сердитой или оскорблённой, а обиженной, раненой – расстроенной. Ровно так она себя тогда и чувствовала. – По правде говоря, Стэнниш… когда вы так с кем-нибудь поступаете, то крадёте его душу. Мою душу – да, вы украли её и заменили другой. Это своего рода смертельный ущерб. Умышленный. Так что я, конечно же, должна была разрезать холст.
Теперь же в её кармане лежал другой нож, который она тайком прихватила с подноса, доставленного в каюту родителей в самом начале плавания. В то время девушка ещё не была уверена, что будет с ним делать. Но нож так ярко мерцал на тележке, вкатывающейся в родительское купе, что она просто не удержалась и опустила его в карман. Теперь Лайла знала, зачем он ей – уже не для разрезания холстов.
* * *Этти провела весь день в поисках Ханны. Её не было ни в каюте, ни во вместительной столовой третьего класса, неприятно пахнущей жирным рагу и варёной капустой. От Ханниной соседки было мало толку: та едва говорила по-английски и лишь пожала плечами, воздевая ладони к потолку, словно говоря: «Одному Богу известно». К ужину Этти почти обезумела. Когда мать ворвалась в её каюту, она обнаружила Этти, грызущей ногти, чего та не делала с тех пор, как ей минуло семь.
– Где ты была, Этти? Мы должны прибыть к ужину через четверть часа! – миссис Хоули помолчала: – И, Этти, почему ты грызёшь ногти?
– М-м… я не знаю, мама, – тихо ответила она. – Ты чудесно выглядишь, – добавила девочка, пытаясь сменить тему.
Эдвина Хули была окутана облаком гофрированного тёмно-синего шифонового платья. Атласный лиф был расшит звёздами, на шее ослепительно сиял сапфировый кулон.
– Ой, мамочка, у меня болит голова. Можно я пропущу ужин? – янтарные глаза Эдвины сузились.
– Ты страдала головной болью вчера вечером, Этти. Нет, ты не можешь пропустить этот ужин. Мы снова приглашены за капитанский стол. Немногих зовут отобедать с капитаном дважды. Это большая честь.
– Я отказываюсь от своего места – пусть кто-нибудь другой отобедывает. По-моему, вполне демократично.
Эдвина широко открыла рот.
– Демократично! Где ты нахваталась таких слов? – миссис Хоули с недоверием покачала головой.
В каюту вошла Кларисса и теперь наблюдала за словесной перепалкой младшей сестры и матери, словно смотрела теннисный матч, крутя головой из стороны в сторону.
– Мы живём в демократии. Точнее, в республике, – заметила Этти. – Строго говоря, Соединённые Штаты – республика, потому что это форма правления, при которой власть находится в руках народа и его избранных представителей.
– Генриетта Грейс Хоули, где ты набралась этих идей?
– Мама, это не идеи. Это факты. Это форма правления нашей страны.
Плечи Эдвины опали. Огорчённое выражение медленно заволокло её лицо:
– Этти… что мне с тобой делать? – девочка не была уверена, как ответить на этот вопрос. – Просто пообещай мне одну вещь.
– Какую, мама?
– Ты… ты… собираешься стать одной из этих… из этих… суф… суф…
– Суфражисток! – в каюту вошла Лайла.
– Ах, ты просто очаровательна! – воскликнула Эдвина, обращаясь к старшей дочери. На Лайле было тёмно-красное шёлковое платье с серебристой отделкой, косу украшал чёрный стеклярус.
«Очаровательна?» – подумала Этти. В облике сестры было что-то беспокойное. Этти что, единственная это заметила? Глаза Лайлы лихорадочно поблёскивали, шея была напряжена – она казалась почти наэлектризованной.
– Да, суфражисток.
– Я… я… – Этти не могла отвести взгляда от Лайлы. – Когда-нибудь я бы хотела голосовать, мама. Но не волнуйся. Не думаю, что это произойдёт. Не при моей жизни.
Лайла склонила голову набок:
– Определённо не при твоей жизни, Этти.
Этти почувствовала, как на неё накатывается холодная и тёмная лавина.
– Я готова отправиться на ужин, мама, немедленно.
– О, дорогая. А почему бы тебе не надеть серый бархат? Он чудесно сочетается с твоими глазами.
– Да, мама.
– Я пришлю Розанну заняться твоими волосами. Думаю, синие банты подойдут идеально.
– Да, синие – идеально. – Рассеянно согласилась Этти, всё не отводя взгляда от Лайлы, которая теперь поигрывала с рюшами на своём декольте.
Места за столом были тщательно распределены. Узнай Этти, что мама попросила стюарда капитанского стола посадить Клариссу рядом с молодым Сэмюэлем Эймсом из Добывающей компании Эймсов, она бы не удивилась. Тот объяснял ей «архитектуру» их последнего экскаватора. Этти никогда не думала, что экскаваторы – архитектура, скорее, что они помогают строителям создавать архитектуру. Для Эймсов же экскаваторы добывали золото. Со своими экскаваторами те стали богаче любых других горнодобытчиков, во всяком случае так говорил Гораций Хоули. Экскаваторы Эймсов прокладывали железные дороги поездам, начавшим пересекать материк почти полвека назад.
Лайлу усадили между капитаном и первым офицером. Она казалась немного рассеянной, но время от времени поворачивалась то к капитану Бисли, то к офицеру Коллинзу и что-нибудь спрашивала. Однако она по-прежнему бросала взгляды в сторону стола в дальнем углу, за которым сидела миссис Дайер с друзьями. Стэнниша Уитмана Уилера за тем столом не было. Казалось, его всегда усаживали на несколько столов дальше.
Тем временем унесли бульонные чашки и принесли второе – крохотулишные, на взгляд Этти, бараньи отбивные с заключённой в маленькое бумажное жабо костью.
– Этти, не играй с едой, дорогая, – склонившись к дочери, прошептала миссис Хоули.
– Когда на бараньей отбивной надеты штаны, она напрашивается на то, чтобы с нею поиграли, – пробормотала Этти.
– Скажите, мисс Генриетта, а вы ходите в школу мисс Гудоу для юных леди, как ваша сестра Кларисса? – спросил Сэмюэль Эймс.
Этти подняла взгляд и улыбнулась. Было мило с его стороны вовлечь в разговор и её.
– Ещё нет. У меня гувернантка. Но в следующем году. Так, папочка?
– Да, думаю, так. Генриетта очень яркая девочка. Думаю, там она расцветёт.
– А потом я надеюсь расцвести в Рэдклиффе, – добавила Этти.
– Бог ты мой! – воскликнул Сэмюэль Эймс.
– Я того же мнения, мистер Эймс, – с ловким вздохом ввернула Эдвина.
Краем глаза Этти увидела, как Лайла встала, извинившись перед капитаном и первым офицером, и, обогнув стол, подошла к матери.
– Мама, прошу разрешения уйти. Я чувствую приближение ужасной головной боли.
– Конечно, дорогая. Хочешь, чтобы Кларисса или Этти тебя проводили?
– Со мной всё будет хорошо. Если мне что-нибудь понадобиться, есть мисс Дойл.
Эттины губы сложились в мрачную линию, и девочка уставилась на штаны бараньей отбивной. «Почему это Лайле разрешается страдать от головной боли, а мне нет?» Теперь она никуда не сможет уйти, хотя придумала ещё несколько мест, где могла бы поискать Ханну. Но две больные головы за одним столом были недопустимы.
Разговор повернулся к беглой убийце.
– О, вы ещё не слышали? – спросил капитан Бисли. – Новость принёс Маркони сегодня утром. Да, девушка, отравившая герцога Кромптона, сбежала два дня назад.
– Что? – задохнулся Гораций Хоули. – Эта девушка – дочь бар-харборского преподобного Стивена Сноу, летнего священника. Он должен был стать епископом епископальной епархии Нью-Йорка. Как её звали?